ЛИТЕРАТУРНЫЕ ГРУППЫ 20 11

В промежутке между двумя книгами «Петра» Толстой написал роман «Черное золото» (1931) об эмигрантах и европейских политиках, организующих антисоветский заговор и террористическую группу. Основа произведения подлинная (немало портретов тех, кого Толстой встречал до революции и в эмиграции). Писатель говорил, что создает политический роман, новаторский по жанру, какого еще не было в советской литературе. Но персонажи его окарикатурены либо получились черными злодеями (правда, материал давал для этого основания); это роман скорее авантюрный, чем политический. В 1940 г., почти заново переписанный, он вышел под названием «Эмигранты».

Детская повесть 1935 г. «Золотой ключик» — переделка сказки Коллоди (Карло Лоранцини, 1826–1890) «Пиноккио», или «Приключения марионетки». Первые главы, до встречи Буратино с Мальвиной, — вольный пересказ, дальше идет самостоятельный сюжет, без дидактизма первоисточника и превращения деревянной куклы в настоящего примерного мальчика. В сказке Толстого куклы получают собственный театр, а при ее идеологизированной трансформации в пьесу и киносценарий (1938) ключик стал отпирать дверь в «Страну счастья» — СССР.

После упразднения РАПП (1932) общественное положение А. Толстого, ранее незавидное, упрочилось, но наиболее независимые люди, как Ахматова и Пастернак, относились к нему неприязненно. В 1934 г. бывший граф получил пощечину от нищенствующего еврея О. Мандельштама. М. Булгаков высмеял его в образе Фиалкова («Театральный роман»). Правда, во время войны, в эвакуации. Толстой легко сдружился в Ташкенте с Ахматовой и называл ее Аннушкой. Душа любого общества, он буквально распространял вокруг себя «радость жизни».

В 1934 г., по воспоминаниям Л. Когана, Толстой бранил свой «Восемнадцатый год» и говорил об отсутствии отправных точек для дальнейшей работы. В ожидании продолжения («Девятнадцатого года», как в соответствии с «историческим» принципом автор сначала называл свой замысел) на писателя оказало воздействие политическое руководство в лице К.Е. Ворошилова. Он изложил свою (и сталинскую) версию событий 1918 г., которые во второй книге трилогии освещения не получили, и приставил к Толстому для инструктажа работника генерального штаба. Писателя снабдили материалами создававшейся тогда официальной «Истории гражданской войны в СССР», списком участников «царицынской эпопеи», командировали на места боев. Толстой заявил в интервью «Сталинградской правде» (1936), что главными персонажами его нового произведения об обороне Царицына в 1918 г. «являются Ленин. Сталин и Ворошилов. Тогда же в статье «На широкую дорогу» он писал о трудностях «создания образов великих людей» (хотя свой опыт считал «началом, может быть, целого ряда повестей»): требовалось «понять их характер», «понять линию их поведения. Ведь те слова, которые они говорили, не записаны нигде, вы можете дать им (это я делал) слова, которых, конечно, они не говорили. Но когда они будут их читать, они скажут с уверенностью, что они их говорили».

Власть имущих вполне устраивало признание подлинными не только не произнесенных ими слов, но и не совершенных (либо совсем иначе совершенных) дел. Царицынская «эпопея» в повести «Хлеб (Оборона Царицына)» (1937) подавалась как едва ли не главное событие гражданской войны, Ворошилов и особенно Сталин представали спасителями всей Советской России от голода. Ленин, прежде чем послать Сталина в Царицын (будущий Сталинград), советовался с ним и принимал его предложение. Красногвардеец Иван Гора, чиня голодному вождю телефон (больше починить некому), попутно делится с ним хлебом из своего пайка. Обаятельный Ворошилов умело работал с людьми и не менее умело рубил шашкой. Командир отряда Думенко (создатель первого конного корпуса, репрессированный в 1920 г.) представал перед читателем в халате, босой и пьяный, зато его помощник Буденный оказывался во всех смыслах ладным и подтянутым. «Вождь левых коммунистов», т. е. Бухарин, фигурировал без фамилии и был явно окарикатурен. В конце повести Сталин и Ворошилов шли под прицельным артиллерийским обстрелом, «не ускоряя шага», а Сталин еще и останавливался раскурить трубку. При виде коршуна он размышляет о создании «воздушного флота»: «…люди могут летать лучше, если освободить их силы…»

Писателю изменило умение пластически показывать людей, передавать речевой колорит: главная вымышленная героиня, молодая украинка Агриппина Чебрец, не наделена никакими признаками своей национальности, нет и донского колорита в сценах, в которых действуют красные или белые казаки. Храбрый матрос Чугай лихо обводит вокруг пальца анархистов. Их идеолог Яков Злой — предварительный эскиз Леона Черного из «Хмурого утра», еще более карикатурный. Эпизод с броневиком, в котором ехал Ворошилов и который застрял в грязи, был вытащен «хозяйственными» белыми казаками и тогда уж рассеял их пулеметом, случайная встреча Агриппины на войне с любимым — Иваном Горой и своим братом Миколаем, а затем с детьми Марьи, петроградской квартирохозяйки Ивана Горы, перевезенной им к брату Степану и убитой белыми казаками, рассказ о мобилизованном белыми и дезертировавшем Степане Горе составляют в повести элемент авантюрности, менее развитый, чем в «Хождении по мукам», очевидно, лишь в силу особой политической ответственности полученного А. Толстым социального заказа. «Хлеб» при всех его слабостях наряду с другими произведениями литературы, театра и кино о Ленине, Сталине и их сподвижниках сработал на активно формировавшуюся сталинскую историческую мифологию. Предельное «укрупнение» современных политических деятелей в 1937–1938 годах шло параллельно интенсивному уничтожению других, подчас более значительных, участников гражданской войны. Как бы продолжением «Хлеба» стала пьеса 1938 г. о Ленине «Путь к победе» (первоначально «Поход четырнадцати держав»), среди действующих лиц которой Сталин и Буденный.

В 1939 г. Толстой колебался, какую из двух трилогий заканчивать первой, и, решив, что после ожидаемой войны с фашистами (о тенденциях фашизации Европы — пьеса 1938 г. «Чертов мост», в 1941–м переработанная в одноактную пьесу «Фюрер») к теме гражданской войны он уже не вернется, стал писать «Хмурое утро». В него вошел ряд персонажей «Хлеба», ставших в системе все — таки художественного произведения гораздо более живыми. Вообще Толстой постарался ввести в книгу побольше персонажей из народа, особенно из пролетариата. По свидетельству Н.В. Толстой — Крандиевской (с которой писатель развелся в 1935 г.), сначала он хотел провести благополучно через всю трилогию Дашу, а Катя должна была кончить трагически, потом решил, что она попадет в плен к Махно, но проницательный Чуковский еще в 1924 г., по первому изданию первой книги, сделал точный прогноз, что «Хождение по мукам» окажется у него «Шествием к радости». Из всех заметных персонажей Толстой пожертвовал только Иваном Горой и девушкой Марусей, а, скажем, потерявшая семью и выпоротая белыми карателями Анисья Назарова нашла утешение сначала в классовом и фронтовом братстве, потом также в художественной самодеятельности.

Подробно показан Буденный, теперь явно доминирующий в романе над другими красными командирами; об исключительной дисциплинированности буденновцев говорится едва ли не в пику уже расстрелянному Бабелю. Нашедший среди них свое место Рощин декламирует о России: «Мы должны были знать, что она такая… Мы забыли это… Нет той казни, чтобы казнить за такую измену…» Это звучало актуально. «Вот была бы справедливость: чтобы человека считать не на рубли, а на труды… Вот тогда бы — спасибо Советской власти…» — говорит советскому попу — расстриге Кузьме Кузьмичу один крестьянин, по сути, выдвигая идею колхозных трудодней. Кузьма Кузьмич посылается комиссаром Горой в село Спасское именно в качестве «красного попа». Это один из авантюрно — развлекательных моментов. Другой — вставной эпизод о том, как Дундич, Рощин и их товарищи, переодевшись белыми, отвозят и передают в руки генералу Шкуро письмо с нахальным ультиматумом от Буденного. Исторический образ Дундича с этой проделкой вполне согласуется, Рощин же нужен почти исключительно для привязки к сюжету (при том, что роман и так растянут, длиннее двух первых). Встреча с прежним сослуживцем Рощина Тепловым в этом эпизоде — лишь одна из случайных удачных встреч в романе. Немец, ехавший в поезде с Катей, не только подсел к столику Вадима Петровича, но и записную книжку свою открыл именно на той странице, где сделала запись Катя, а Рощин через стол рассмотрел ее почерк. Вновь встретились Рощин и Телегин, который — уже комбриг — не узнал своего нового начштаба; тот ему сразу не открылся, а когда потом назвал себя, Телегин не предполагает иного варианта ситуации, чем тот, что уже был между ними, но, благодарный и смущенный, он все же прежде всего идейный человек и говорит Вадиму, что арестует его, т. е. не повторит его великодушного поступка. Однако на деле никакой проблемы нет, разрешать нечего. Случайно встретившись в Москве с Катей, которую чуть было не нашел после тяжких поисков на юге, но все — таки не нашел, Вадим Петрович произносит не любовные, а высокопатетические речи о своей новой гражданской позиции. В финале, неудачном, как обычно у А. Толстого, Рощин изрекает, в частности, фразу: «Мир будет нами перестраиваться для добра…» Эти слова были написаны через три — четыре года после расстрела многих тысяч Рощиных и Телегиных, командиров Красной Армии. Роман был закончен в ночь с 24–го на 25 июня 1941 г., но автор заявлял, что на 22–е, очевидно, хотел, чтобы эта дата совпала с днем начала Великой Отечественной войны, когда Советский Союз действительно стал оплотом борьбы против зла и патетика оказалась не столь риторичной, как в предыдущие годы.

Во время войны А.Н. Толстой выступал с публицистическими статьями, в которых охотно апеллировал к русской истории. Мало отличались от очерков «Рассказы Ивана Сударева» (1942), написанные от лица бывалого кавалериста. В 1944 г. к ним добавился рассказ «Русский характер». Его герой Егор Дремов, лицо которого до неузнаваемости изуродовано, приходит в свою семью под видом собственного товарища. Слово «русский» в годы войны звучало едва ли не торжественнее, чем «советский», и это вполне импонировало А. Толстому: показательно, что в действительности такой случай, как в «Русском характере», имел место (он же отражен в рассказе К. Тренева «В семье»), но не с русским, а с кавказцем.

Опубликованную в 1943 г. драматическую дилогию «Иван Грозный» — «Орел и орлица» и «Трудные годы» — Толстой продолжал дорабатывать. В этой «драматической повести» (малосценичной) многострадального прогрессивного царя в борьбе с боярами — ретроградами, изменниками и отравителями, которых, естественно, надо казнить, — поддерживает народ в лице Василия Буслаева, которого былины поселяют в гораздо более ранние времена, лермонтовского купца Калашникова, отнюдь не отправляемого на плаху, и т. д., а также благородные опричники Малюта Скуратов. Василий Грязной и др. Еще один Василий, Блаженный, собирает по денежке средства для великих начинаний царя, потом закрывает его грудью от стрелы средневекового террориста. Хилые иноземцы в латах — ничто перед русскими богатырями, польский пан падает в обморок, когда Малюта грозит ему пальцем. Злыми и жадными показаны крымские татары (народ, во время войны целиком репрессированный). Вместе с тем дилогию отличают яркие характеры, выразительная разговорная речь. Есть в ней и следы далеко не простых раздумий автора, например, в сцене прощания Андрея Курбского с женой Авдотьей: «Сыновей береги больше своей души… Заставят их отречься от меня, проклясть отца, — пусть проклянут. Этот грех им простится, лишь бы живы были…» Сталинскую премию за дилогию Толстой отдал на танк «Грозный».

Последним же созданием А.Н. Толстого явилась третья, незаконченная, книга его вершинного произведения — «Петра Первого» (1943–1944). В нем также отчетливо сказались национально — патриотические настроения военных лет. Теперь 32–летний Петр Алексеевич никого не пытает и не казнит, ведет себя степенно, одерживает победу за победой и заступается за им же эксплуатируемый народ (клейменый строитель Петербурга Федька Умойся Грязью остался во второй книге), особенно за русского солдата — «мужика с ружьем». Так или иначе устраиваются судьбы талантливых людей из народа вроде Андрюшки Голикова. Кондратий Воробьев, к которому Петр «каждый раз в кузню заворачивает», по настоятельному совету царя решается последовать примеру заводчика Никиты Демидова, хотя до сих пор проявил себя только как искусный мастер. Иностранцы на русской службе теперь заведомо хуже своих, русских, хотя и те в третьей книге мало проявляют свою индивидуальность, кроме блистательного по — прежнему Меншикова и отчасти Репнина. Они во всем уступают самому Петру, как, например, Шереметьев, два года смело воевавший, — «черт подменил фельдмаршала».

Исчезли прежние снижавшие, но отчасти и утеплявшие образ Петра детали: на страницах первых книг он может потерять разум от страха, показан в рваном чулке, в подштанниках, справляющим «малую нужду» и т. д.; в третьей книге он не позволяет себе даже разуться на палубе корабля. В последнем эпизоде — взятия Нарвы — Петр кажет себя гуманистом даже в отношении населения вражеского города, ненавидит стойкого коменданта Горна за «печальное дело» его рук. А. Толстой знал свидетельство шведского историка Адлерфельда о том, что Петр дал пленному Горну крепкую пощечину, но отбросил этот штрих «как грубый, резкий и недостойный, не соответствующий величию всей этой сцены. В романе у Петра только срывается со стола рука, сжимаясь в кулак». Но как бы ни был тенденциозен (оправданно или неоправданно) А. Толстой, третья книга «Петра» отвечала подлинным настроениям времени ее создания, а основные образы романа в ней нисколько не потускнели. Писатель не знал, чем ему кончить «Петра», но объективно вышло так, что хорошо оборвал. Композиция приобрела концентричность. Нарвской конфузией Северная война началась, нарвская победа предвещала другие, более блистательные.

А.Н. Толстой — большой природный талант, вознесенный эпохой общественных катаклизмов (до революции он не был писателем первого ряда), но ею же и изуродованный. Его внутренняя нестойкость принесла ему многие поражения как художнику. Но лучшее из созданного им — а это немало — ставит его в ряд крупнейших русских писателей XX столетия.

Демьян Бедный

Крупнейшим представителем пролетарской поэзии предоктябрьских лет был Демьян Бедный (Ефим Алексеевич Придворов). Он родился в 1883 году в крестьянской семье в деревне Губовка Херсонской губернии, раннее детство провел у отца, служившего сторожем в Елисаветграде (Кировограде), с семи до тринадцати лет жил на родине в деревне, затем окончил в Киеве военно-фельдшерскую школу и отбывал военную службу в Елисаветграде.

Уже в детстве Е. А. Придворов проявил интерес к народной поэзии (может быть, не без влияния деда — Софрона Придворова, знатока фольклора) и сам обратился к литературному творчеству. В возрасте шестнадцати лет он напечатал одно из своих детских стихотворений в газете «Киевская мысль».

По окончании военной службы Е. А. Придворов поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. К этому периоду относятся его более зрелые литературные опыты, проходившие под руководством поэта П. Якубовича-Мельшина. В январе 1909 года в народническом журнале «Русское богатство», где отделом поэзии заведывал П. Якубович, появились два стихотворения Е. Придворова («Под новый год» и «С тревогой жуткою»), положившие начало его литературной деятельности.

В годы реакции, особенно под влиянием потери близких ему людей, поэт чувствовал себя на «раздорожье», как сообщал он в письме к В. Бонч-Бруевичу, датированном апрелем 1911 года. Но метания длились недолго; в произведениях Е. Придворова все более обнаруживались его истинные социальные симпатии, а сближение поэта с большевистской «Звездой» поставило его на твердую идейную почву.

Раннее творчество Ефима Придворова (1908—1910), хотя оно и было посвящено злободневным социальным темам (жизнь крестьянства в столыпинской России), в идейном и художественном отношении очень тесно примыкало к гражданской лирике поздних народников. Типичная для этой поэзии фразеология, обилие риторических формул («горнило вдохновления», «пленительная краса», «гневный гром», «роковая борьба» и т. п.) были характерны для стихов Е. Придворова этих лет.

Будучи выходцем из деревни, свидетелем горьких бедствий народа, молодой поэт пытался дать реалистические зарисовки крестьянской жизни, он даже намекал на возможность протеста против существовавших в деревне порядков («Аль не стерпеть, отважиться?»), что не могло вызвать сочувствия у редакторов народнического журнала (недаром стихотворение «О Демьяне Бедном — мужике вредном», содержащее этот намек, не было напечатано в «Русском богатстве»). Однако определяющими

731

в стихах этих лет явились чувства «щемящей тоски» и «тревоги», вызванные «гнетом черного кошмара» — столыпинской реакцией и террором. Язык же его поэзии был в большой мере подражателен.

Таким образом, до своего прихода в «Звезду» Демьян Бедный «не был марксистом» (по словам М. Ольминского), но в нем уже пробуждались и все более крепли симпатии к большевикам. И когда в Петербурге в 1910 году начала издаваться еженедельная большевистская газета «Звезда», в редакцию стали поступать стихи Ефима Придворова, а вскоре явился и сам автор. Он стал частым посетителем большевистской редакции. «Здесь, в дружеских беседах, — вспоминает М. Ольминский, — среди ночной газетной сутолоки, проявилась в Е. Придворове потребность в боевых литературных выступлениях, и родился на свет баснописец Демьян Бедный. Его очень быстро стал высоко ценить т. Н. Ленин, тогда как многие другие товарищи долго еще косились на пришельца».1

В мае 1911 года в «Звезде» появляется стихотворение Е. Придворова «Сонет». Хотя по лексике оно еще близко к ранним вещам (в нем слышатся и «гулкий рев», и «трубный звук», и «мощный зов тревожного набата»), но своей идейной окраской заметно от них отличается. Основное чувство, выраженное в «Сонете», — готовность поэта в час возмездия присоединиться к борющемуся народу.

Редакция «Звезды» привлекала Д. Бедного к систематической работе над темами общественной жизни, толкала его на поиски новых стихотворных жанров, помогала ему выработать свой язык.

С 1911 года Д. Бедный начинает писать басни. Первая его басня «Шпага и топор» оканчивалась следующим рассуждением о топоре:

Ему крестьянский люд обязан всем добром, И, коль на то пошло, скажу: лишь топором Себе добудет он и счастье и свободу!

В этой басне Д. Бедный призывал к насильственному свержению буржуазно-помещичьего строя. Произведение вследствие этого не могло увидеть свет до 1917 года. Оно сохранилось в рукописи и в несколько измененном и дополненном виде было напечатано в предоктябрьской «Правде» под другим названием («Когда наступит срок»).

Невозможность напечатать в «Звезде» свою первую басню не ослабила стремления поэта разрабатывать басенный жанр. В этом жанре Д. Бедный сразу нашел себя как сатирик и агитатор, освобождаясь от застоявшегося поэтического словаря народнической лирики. В «Звезде» родился и псевдоним (басня «Кукушка» появилась в 1912 году за подписью «Демьян Бедный»). Под этим псевдонимом поэт приобрел в России широчайшую популярность.

В большевистской газете определилось, наконец, и резко враждебное отношение Демьяна Бедного к буржуазно-декадентской литературе. В январе 1912 года он опубликовал в «Звезде» фельетон «Критическая гримаса», в котором на примере рассказа Зинаиды Гиппиус (речь шла о пошлом рассказе «Что ей делать», напечатанном в вечерних «Биржевых ведомостях») обличил «мещанскую пошлость и гнусность» в литературе.2 Месяц спустя Демьян Бедный выступил с резкой отповедью Андрею Белому в фельетоне «Их лозунг» (этот фельетон, как и предыдущий,

732

был подписан подлинной фамилией автора). Поводом для выступления была статья Андрея Белого в декабрьской книжке «Русской мысли» за 1911 год, в которой утверждалась теория «искусства для искусства», Некрасов объявлялся тенденциозным и скучным, а вся поэзия рассматривалась в свете антагонизма «корней» и «цветов» (т. е. идей и поэтических форм). По этому поводу Демьян Бедный, защищая Некрасова, писал:

«Наши упадочники, справедливо обвиняемые в беспочвенности своих бредовых, истерически крикливых писаний, долго и тщетно пытавшиеся обосновать свое существование, найти и указать его корни в прошлом, после упорных, но бесплодных поисков, решили, наконец, плюнуть на корни и объявить самым важным в искусстве — цветы.

«Это, видите ли, тенденциозная критика привыкла прежде всего искать в произведениях искусства легко обнажаемые идейные корни, не стесняясь срывать „пышную корону“ и искусственно обнажать художественное произведение от листьев, сводя его „к единой тенденции, всегда скучной“».1

Называя Андрея Белого «храбрым апологетом поэзии „о цветах и бабочках“», «пресловутым горемычным бардом я сумбурным теоретиком российского чахлого символизма»,2 Демьян Бедный исходил из предпосылки, что буржуазно-дворянский эстетизм, проповедь теории «искусства для искусства» являются порождениями идейной реакции, а писания Андрея Белого — лишь один из продуктов разложения и упадка, которыми «отравлен воздух» столыпинской России. Не может быть сомнения в том, что эта принципиальная постановка вопросов художественного творчества, эта защита некрасовских традиций русской поэзии и борьба с теорией «чистого искусства» были подсказаны Д. Бедному теми позициями, которые в вопросах литературы занимала «Звезда».

В 1912 году Демьян Бедный вступил в большевистскую партию и с первых же дней существования ежедневной большевистской газеты «Правда» принимал в ней участие. И. В. Сталин называет Д. Бедного ближайшим сотрудником «Правды».3 В. М. Молотов вспоминает его в числе ближайших сотрудников «Правды», участников одного из первых совещаний правдистов в типографии на Ивановской улице в Петербурге.4

В первом же номере «Правды» (22 апреля / 5 мая 1912 года) на первой полосе появилось стихотворение Демьяна Бедного, отразившее настроения революционного подъема, происходившего в стране:

Полна страданий наших чаша, Слились в одно и кровь и пот. Но не угасла сила наша: Она растет, она растет!

«Правда» была подлинной большевистской школой поэта. За время существования газеты (она была закрыта в июле 1914 года) Демьян Бедный опубликовал в ней 97 стихотворений. «Правда» открыла ему доступ к широкому демократическому читателю, воспитала в нем острое политическое чутье, предрешила все его дальнейшее творческое развитие. Обращаясь к «Правде», поэт впоследствии писал (1918):

733

Броженье юных сил, надежд моих весна,

Успехи первые, рожденные борьбою,

Все, все, чем жизнь моя досель была красна,

Соединялося с тобою.

(«Правде»).

Работа Демьяна Бедного в «Правде» была замечена В. И. Лениным. В письме, адресованном редакции «Правды», В. И. Ленин указывал:

«Насчет Демьяна Бедного продолжаю быть за. Не придирайтесь, друзья, к человеческим слабостям! Талант — редкость. Надо его систематически и осторожно поддерживать. Грех будет на вашей душе, большой грех... перед рабочей демократией, если вы талантливого сотрудника не притянете, не поможете ему».1

В 1913 году был издан первый сборник Демьяна Бедного «Басни». В. И. Ленин отнесся к этой книге с большим вниманием и в письме к Горькому в первой половине мая того же года спрашивал:

«Видали ли „Басни“ Демьяна Бедного? Вышлю, если не видали. А если видали, черкните, как находите».2

Ленин и Сталин были идейными учителями поэта и часто, как вспоминал в одном из позднейших стихотворений Демьян Бедный, непосредственно руководили «бассенной пристрелкой». Выступая «в защиту басни» (так названо стихотворение), Д. Бедный писал:

И можно ли забыть, чьим гением она

Была тогда оценена? Чтоб я не бил по дичи мелкой,

А бил по зубрам бы, бродившим по лесам,

И по свирепым царским псам, Моею басенной пристрелкой

Руководил нередко Ленин сам. Он — издали, а Сталин — был он рядом, Когда ковалась им и «Правда» и «Звезда». Когда, окинувши твердыни вражьи взглядом, Он мне указывал: «Не худо б вот сюда

Ударить басенным снарядом!»

В своих произведениях поэт руководствовался насущными потребностями революционной борьбы, конкретными политическими задачами, которые ставили вожди большевистской партии на различных этапах этой борьбы. В баснях, сказках, эпиграммах поэт обличал буржуазно-дворянский общественный строй и его сановных правителей, откликался на события текущей политической жизни, клеймил буржуазных политиков, присяжных кадетских ораторов, меньшевистских лгунов. Ленские события 1912 года и вызванная ими волна массовых политических стачек, знаменитая маевка 1912 года, преследование царскими властями большевистских газет, ренегатская политика веховской буржуазии, прислужничество меньшевиков-ликвидаторов своим буржуазным хозяевам — все это нашло живое и четкое, проникнутое духом подлинной революционности, отражение в произведениях поэта. В них начали вырисовываться и социальные типы, ставшие излюбленными в произведениях последующих лет (батраки Лука и Фома, мужики Еремей и Панкрат, купец Пантелей Ильич, кулак Пров Кузьмич). В целом ряде аллегорических образов обличались политические дельцы (в образе «кукушки» — кадетский краснобай, в образе «кашеваров» и «вьюнов» — ликвидаторы и т. п.).

734

Интересен в этой связи цикл басен «Дерунов 1001-й», начатый автором в 1912 году и законченный уже после Октябрьской революции. Первая часть цикла, написанная в 1912—1913 годах, состояла из шести басен. Автор назвал этот цикл «хроникой», связав одну басню с другой не только единством действующих в них персонажей (купец Дерунов, его жена и приказчики), но и последовательностью развивающихся в баснях событий: приказчики Дерунова, вступив в профессиональный союз, отстаивают свои трудовые права, а большевистская газета «Правда» помогает им найти верный путь борьбы с капитализмом:

Борьба решается не схваткой рукопашной, Не тем, чтоб стекла бить... Враг дрогнет, — для него Вы силой явитесь... неодолимой, страшной, Лишь став один за всех и все за одного...

(«Утро»).

Как и весь этот цикл, басни Демьяна Бедного знакомили читателя с расстановкой классовых сил, с характером политического момента, с задачами революционной борьбы. Среди произведений, напечатанных Д. Бедным в «Звезде» и «Правде», больше всего было басен.

Нельзя считать случайным то, что басня стала излюбленным жанром поэзии Демьяна Бедного. Богатые традиции этого жанра были утрачены в русской поэзии уже со второй половины XIX века, а проповедникам «чистой лирики» он был чужд и отвергался ими с презрением. Между тем, именно этот обличительный род поэзии, имеющий глубокие корни в народном творчестве, лучше всего отвечал политическим и художественным задачам, стоявшим перед поэтом. В свете этих задач необходимо было реформировать жанр — не просто заполнить злободневным политическим материалом готовую форму, а создать новый тип басни, развивающий традиции революционной сатиры.