Путилов_фольклор

43

Но и в серьезной научной литературе никто не подвергал их сомнению.

Наука оказалась в плену терминологической неупорядоченности. Слово „folk" получило у нас однозначный смысл: „народный", а сами понятия „народ" и „народный" были приняты фольклористикой в трактовке марксистского обществоведения: народ в антагонисти­ческих формациях объединяет угнетенные массы трудящихся; гос­подствующие эксплуататорские группы исключаются из этой катего­рии. Сюда добавлялись еще марксистские положения о народе как решающей силе истории, творце всех материальных ценностей и создателе и носителе ценностей духовных. Не были полностью забыты и романтические представления о народе как средоточии мудрости, извечных национальных традиций и идеалов.

Наука немало потерпела от того, что сложное явление культуры, обладающее своей спецификой, получило, в сущности говоря, не тер­минологическое, а идеологическое определение. Словосочетание „на­родное творчество" оказалось отягощенным идеологическими догма­ми, оценочными нагрузками. Одним из последствий этого оказалось жесткое отмежевание части фольклорной культуры от всего ее мас­сива, на пути изучения которого были поставлены идеологические преграды. Установка на восприятие народного творчества как чис­того продукта культуры обернулась не только утратами для науки, но и создала соответствующую идеологическую атмосферу, в которой догматики могли свободно организовывать проработки, подвергать ученых разной критике за отступление от „марксистских истин", за „популяризацию" „антинародных" произведений и т. д.

В зарубежной науке „folk" первоначально выступало (а иногда выступает и в наше время) синонимом „people" и „Volk", разделяя их неоднозначность и социологическую неопределенность. Однако теперь положение меняется. В американской фольклористике термин „folk " утрачивает свою связь с первоначальным значением (в лучшем случае первоначальное значение, равное „people", оказывается лишь одним из многих равноценных). Главное - это то, что слово приобре­тает условно-терминологическое значение, освобождаясь от идеоло­гических нагрузок, связанных с буквальным его прочтением. Кон-венциональность употребления слова по-своему удачно выразил Ян Брунванд: folk - это кто угодно, у кого есть фольклор [264].

Терминологически folk обозначает любую общность, любую группу, коллектив, некую единицу; они составляются по разным при­знакам: этническим, социальным, территориальным, профессиональ­ным, половозрастным и иным. Главный признак folk - осознание внутренних связей по разным линиям и основанных на этих связях традиций, которые получают свое выражение, в частности, в фольк­лорных формах. В материалах упоминавшегося выше Комитета ЮНЕСКО говорится о группах - семейных, территориальных, нацио­нальных, региональных, религиозных и др., чье самосознание фольк­лор выражает [313, 1985, N 1-2, р. 7].

44

С особенной последовательностью и полемичностью идею folk выразил А. Дандес в статье „Who are the folk?". Он подвергает обосно­ванной критике характерное для прошлого отождествление folk с крестьянством, рассмотрение всего, относящегося к folk, на уровне „illiterate" („неграмотного", „невежественного"), трактовку folk как находящегося между „диким", „примитивным", „бесписьменным" и „цивилизованным", „письменным", „высоким", „урбанистическим". Согласно концепции Дандеса, „термин <<folk>> может относиться к любой группе какого бы то ни было народа, которая разделяет по крайней мере одну общую особенность. Не имеет значения, каков этот связующий фактор - общий род занятий, язык или религия, но, что важно, - группа, сформировавшаяся по любой причине, будет иметь некоторые традиции, которые она считает своими собствен­ными... традиции, которые помогают группе осознавать групповое тождество" [277, р. 7] (см. также [274, р. 2]). Все folk-группы имеют свой фольклор, и он „обеспечивает социально санкционированный набор для выражения критического беспокойства, ставя проблемы, так же как и храня художественные средства выражения для пере­дачи характера и взгляда на мир" [277, р. 9]. Отсюда возникает несо­гласие с марксистской концепцией фольклора как творчества „низ­ших классов". В понимании Дандеса ряд групповых форм фольклора в сущности бесконечен: его составляют фольклор национальный, семейный, фольклор шахтеров, ковбоев, рыбаков, лесорубов, желез- нодорожников, игроков в бейсбол, военных. Возникновение новых общественных групп порождает и новый фольклор, например турис­тов, джазовых музыкантов, банковских служащих, мотоциклистов или программистов [277, р. 7-9]. У каждой семьи есть свой фольклор, сочетающий традиции двух родительских сторон: он может включать сюжеты о появлении семьи в данном месте, „семейные сигналы", спе­цифические традиционные выражения и т. д. Образование групп может идти по религиозному признаку. Университеты, колледжи, школы - тоже группы со своими традициями и своими легендами, песнями, шутками, обычаями. В конце концов даже сами фолькло­ристы - это группа, folk.

Члены современного общества выступают как участники многих и разных folk-групп, как более или менее постоянных, так и времен­ных. В конечном счете число участников группы не имеет значения, их может быть даже просто два. Современный технизированный уро­вень жизни не препятствует созданию фольклора новых групп, а те­лефон, радио, телевидение даже ускоряют его распространение.

В концепции А. Дандеса немало привлекательного. Она демокра­тична, она снимает с фольклора налет некоей исключительности, исторической и социальной экзотичности, художественной элитар­ности. Она кладет конец попыткам возвести искусственные границы между фольклором разных исторических эпох и разных уровней культуры. Утверждая фольклор как тотальное явление, возникаю­щее и обращающееся повсюду в человеческом обществен, она одно-

45

временно вносит в него дифференцирующее начало, отнюдь не огра­ничиваемое категориями классовости, но считающееся с реальностью богатого и многообразного мира действительности. Наконец, в этой концепции есть еще один важный момент - она придает должное значение социально объединяющей функции фольклора, равно как и функции выражения группового самосознания.

Уязвимость концепции А. Дандеса я вижу в том, что в ней как бы уравнивается культурное значение и ценность всего множества груп­повых феноменов, а вместе с этим и их научная равнозначимость. Безусловно, наука должна заниматься всей массой групповых фольк­лорных явлений и форм. Более того, к явлениям летучим, быстро исчезающим она обязана проявлять повышенное внимание. Наша отечественная наука много потеряла, проходя мимо фольклора раз­ных (не очень заметных) социальных и профессиональных групп, почти полностью игнорируя фольклор школьников, студентов, совер­шенно не интересуясь фольклором семейным, дворовым и т. д. и т. п. При всем том будет справедливым с точки зрения интересов нацио­нальной культуры и задач науки подтвердить, что на первом месте должно стоять собирание, описание и исследование фольклора тех исторически сложившихся групп, которые составляют основу нации, этноса. Утверждая этот тезис в качестве принципиального, я вовсе не желаю умалять работы по изучению фольклора всех групп, кото­рая всегда должна вестись с предельной активностью.

Если фольклорная культура рассматривается как культура не­письменная, закрепляемая лишь устной традицией и функционирую­щая в специфических „устных" формах, если один из ее устойчивых признаков - это неофициальность, а другой - включенность в прак­тику, в те или иные формы непосредственного общения, то совер­шенно естественно предполагать наличие и развитие ее всюду там, где возникает потребность такого рода, а не только лишь в „беспись­менном" обществе и тем более не только в „низшей" среде, в угне­тенных слоях общества. В России XIX в. несомненно существовал фольклор не только крестьянской деревни, помещичьей дворни и лакейской, но и дворянской усадьбы; не только фольклор мастеро­вых, мелких торговцев и городской голытьбы, но и гостиных, балов и приемов, кабинетов и - наверняка - самого царского двора; не только фольклор солдатской массы, но и офицерский; фольклор монашеский, нищих, чиновников разного ранга, прислуги, полицей­ских, профессоров, обитателей ночлежек, газетчиков и т. д. и т. п. Следы этого фольклора хранят произведения русской литературы (самый яркий пример - творчество Н. С. Лескова, см. [54]), мемуары, газеты, разного рода документы. Весь он канул в прошлое, в частно­сти, и потому, что основная масса его носила летучий характер.

По-видимому, мы вправе говорить о двух - частью независимых, частью пересекающихся и взаимодействующих - фольклорных си­стемах, существование которых обусловлено социально-культур­ными факторами. Одна система принадлежит среде с господствующим

46

фольклорным сознанием и фольклорном сиоссбом сохранения и передачи культурной традиции. Другая функционирует в среде, культура которой определяется письменной, „ученой" традицией. Чистой письменной культуры не существует, поскольку она не может покрыть всего многообразия общественных потребностей данной среды. Целый ряд сфер общественной жизни предполагает использо­вание фольклорных форм. Другими словами, к фольклору как фено­мену неприложимы классовые критерии, оценочные принципы. Фольклор может быть наполнен любым содержанием, и - подобно другим культурным феноменам - социальная его сущность всегда конкретна.

Заметим в заключение, что есть исторические эпохи и есть явле­ния фольклора, когда эта социальная конкретность затушевывается, отступает на задний план, когда какие-то фольклорные формы обна­руживают свою общенародную сущность. В. П. Даркевич в своей книге, посвященной народной культуре средневековья, показал единство светской праздничной, площадной, карнавальной культуры и невозможность строгого социального огораживания ее функциони­рования [69]. Еще раньше о едином и целостном мире „площади позд­него средневековья и Возрождения" писал М. М. Бахтин (цит. по [69, с. 95]). Единение участников этих празднеств могло иметь место лишь в условиях единого языка/единых представлений. Культура фольк­лорная и культура „ученая" взаимодействовали сложным образом: имели место и антагонизм, и подавление первой культуры церковью, к искажение и попытки приноровления ее к потребностям официаль­ной идеологии [64, с. 11-12].

Фольклорная культура в этом смысле отнюдь не сводится к куль­туре народных масс, она как феномен много шире и богаче, и тради­ция отождествления фольклорного только с народным должна быть разрушена.

Фольклор и действительность

Тема, вынесенная в название главы, включает по крайней мере три основных аспекта: первый - это место фольклора в действитель­ности, т. е. в окружающем его пространстве общественной жизни, роль его здесь, отношение к нему, восприятие его людьми; второй, который можно рассматривать как конкретизацию первого, - взаи­моотношения фольклора с разными сферами действительности; тре­тий - это различные формы и выражения обусловленности фольклор­ных явлений внефольклорными факторами, зависимостей от внеш­ней среды. Очевидно, что аспекты эти не всегда поддаются раздель­ному рассмотрению.

47