Путилов_фольклор

Очевидно, что предварительные критерии и ограничения непре­менно столкнутся с многообразием и сложностью материала. Нужны ли они? Не правильнее ли заняться учетом, систематизацией, анали­зом того множества форм, какое предлагает нам живая (и угасшая) традиция слова?

В самой общей форме фольклор - это слово, ставшее преданием (т. е. традицией) и в этом своем качестве закрепившееся в народном сознании. Внесем тут же существенную поправку: предание может быть общенародным, но также и принадлежащим какой-то группе -социальной, профессиональной, региональной, возрастной и т. д. Не может являться ограничительным признаком длительность жи­вого функционирования предания - есть немало „текучих" форм и текстов, обреченных на короткую жизнь. Не будем искать заранее граней, отделяющих собственно языковое творчество от собственно фольклорного, скорее всего, грани эти зыбки, неопределенны и имеют тенденцию к размыванию, а не укреплению. Согласимся, что вербальный фольклор - это культурное поле, не имеющее четких межей, и оно само состоит из множества субкультур, обладающих своими конкретными особенностями, связями, и поле это открыто.

Среди признаков, выделяющих и характеризующих фольклор как специфический культурный феномен, особое внимание уделя­ется учеными категории устности. Она обычно закладывается в самое определение (ср.: устное народное поэтическое творчество). Нередко она толкуется буквально и, следовательно, ограниченно - в порядке подчинения основному значению слова „устный", отчего вольно или невольно сводится к категории, так сказать, технического порядка, а исследование ее сосредоточивается преимущественно на трансмис­сионных аспектах. Об узости подхода свидетельствуют постоянные сопоставления устности фольклора с письменностью литературы. Они одним дают аргументы в пользу четкого разграничения двух форм вербальной культуры, другим же позволяют сближать их и даже нивелировать различия [196]. Сторонники второй точки зрения в аме­риканской науке ссылаются на то, что формы вербального искусства у первобытных народов ,,частично корреспондируют" с собственно литературными формами у цивилизованных народов, а в эволюцион­ной перспективе оказываются их аналогами [275, р. 117]. На самом деле надо говорить о принципиальных различиях, которые влияют на всю историю сложных взаимоотношений фольклора и литературы. Случаи „устности" в литературе этих различий не снимают и не ослабляют, так же как и фиксируемые в разных этнических тради­циях случаи использования письменности в сохранении и передаче фольклорных текстов, ибо сходство проявляется лишь в применении одних и тех же слов к совершенно независимым явлениям и процес­сам. Ставить знак равенства или даже подобия между сочинением стихов поэтом устным путем (или чтением их по памяти с эстрады) и исполнением-сложением эпической песни сказителем - значит ухо­дить от уяснения глубинных различий в самой природе и в механиз­ме творчества поэта и сказителя, оставаясь регистратором чисто внешних его проявлений. Точно так же лишь механически можно сопоставить два творческих акта: пересказ (или произнесение на­изусть) ребенком книжного текста, прочитанного ему, и исполнение им же считалки во время игры. Если же выйти за пределы собственно художественного слова, то окажется неправомерным сопоставлять категорию устности фольклора с различными формами обыденной внефольклорной вербальности: урока, который учитель ведет, не прибегая к записанному тексту; речи политического деятеля на каком-либо собрании, интервью и т. д. У каждого из этих (и множе­ства других) типов устности свои категориальные особенности, гра­ницы применения, свои правила и т. д.

Термин „устность", как и более широкое понятие „устная куль­тура", применительно к фольклору должен осмысляться в отвлече­нии от буквального смысла слова „устный" - произносимый, В тер­минологическом употреблении „устный" вовсе не значит - любой текст, произносимый вслух (вопрос о свойствах устной речи, много-канальности устного общения и характере устности фольклорных текстов обстоятельно рассмотрен С. Е. Никитиной [132]).

Речь должна идти об особых свойствах культурного феномена, которые проявляются в совокупности его важнейших качеств - спо­собов создания, функционирования, хранения, обучения, передачи, восприятия, осмысления - и которые так или иначе находят свое отражение в структурах, в языке текстов. Свойства эти органичны и универсальны для всей традиционной культуры, материализуемой в многообразных формах и фактах этнографической действительно­сти. Вся система сохранения, развития и передачи культурных навы­ков, традиционных знаний, мастерства в самых разных сферах жизни, в представлениях о мире, в нормах поведения, в социальных связях строится на принципах устности. Тот факт, что на определенных этапах могут включаться элементы письменной культуры, не меняет существа дела: культура остается устной по своей природе, так же как культура письменная остается сама собой, усваивая какие-то элементы культуры устной. Принципиальное значение имеет не техническая сторона дела (возможность обмена техникой функциониро­вания), но сущностная дихотомия двух культур. Взаимоотношение их на разных стадиях истории и у разных этносов неодинаково. Основная тенденция (в масштабах всемирного процесса) заключа­ется, по-видимому, в постепенном размывании устной культуры и интенсивном расширении культуры письменной. Но пока устная культура жива, она обладает своими качествами. Весь традиционный социальный, исторический, поведенческий опыт этноса сосредоточен, закреплен, хранится в памяти, в сознании, в различных веществен­ных выражениях. Передача и усвоение этого опыта лишь отчасти в некоторых разделах выделяются в специализированные сферы, б основном же они естественно включены в процесс жизнедеятельно­сти, практики коллектива. Специально обучают тому, что требует индивидуального мастерства, основная же масса традиционных зна­ний, навыков, умений осваивается как бы незаметно и органично, спонтанно, неформально. Вновь обучившиеся становятся храните­лями данной традиции, продолжая опыт „учителей'' или „отбирая" ее у них (так взрослые утрачивают знание игр, „отдавая" их детям).

Всю традиционную культуру - независимо от характера ее мате­риализации - можно обозначить как устную в широком смысле слова.

Для одного из ведущих направлений современной американской фольклористики категории „oral" и „orality" (как системы, обладаю­щей своими закономерностями и определяющей способы и характер внутренней организации текстов) приобрели ключевой методологи­ческий характер и заняли значительное место в конкретных исследо­ваниях. Направление это сложилось отчасти под воздействием идей Пэрри- Лорда и продолжает развивать их, хотя к ним несводимо. Устность („orality") может употребляться как категория, объединяю­щая все естественные способы передачи информации с участием уст, ушей, глаз, других частей тела, с использованием разных знаковых систем. Именно в таком объединяющем смысле устность противо­стоит письменности в ее разнообразных выражениях, а равно всем современным способам технической передачи информации. Кроме того, „устность" фольклорной трансмиссии противостоит „устности" организованных форм трансмиссии (школы, собрания, лекции и т. п.). В понятие „oral" в таком случае входят: „обучение через передачу опыта", „восприятие путем подражания/повторения", „обучение показом". Масса традиций переходит от поколения к поколению именно таким способом. Так, младшие дети на игровых площадках воспринимают в процессе игры весь соответствующий комплекс, включая вербальные формы, терминологию, правила, своеобразную обрядность, искусство достижения победы. А. Тэйлор говорит о пере­даче фольклорных ценностей словом или через обычай и практику, что равнозначно [274, р. 34]. По словам А. Дандеса, способ фольклор­ной устной трансмиссии не ограничен собственно фольклорным мате­риалом. Многие аспекты культуры передаются так же: мальчик на

36

ферме может научиться водить трактор, наблюдая, как это делает отец, или получая словесную инструкцию, либо в результате приме­нения обоих способов [277, р. 20-21].

Д. Бен-Амос подчеркивает одно из важнейших условий фольк­лорной коммуникации: она имеет место в ситуациях, когда люди стоят лицом к лицу и прямо обращаются друг к другу [260, р. 12-13]. Способы обращения при этом уже не играют роли - все они устные.

Л. Хонко предложил схему фольклорных форм трансмиссии, удачно демонстрирующую их специфику. Для бесписьменного обще­ства устность является универсальной формой, и его можно опреде­лить как устное общество, в котором все - фольклор: закон, эконо­мика, религия, общественный порядок и практическое умение.

В более узком смысле устность есть укороченная форма двойного термина „устный-аудиальный". Она образует бинарную оппозицию с визуальным. В таком случае устность и визуальность - два важных взаимодействующих фактора традиционного общества, а вместе с му­зыкой / ритмом они образуют структурный треугольник. В письмен­ном обществе устность ограничивает свои функции [313, 1985, № 3, р.5].

Способы и законы устной трансмиссии и устного закрепления традиций разнообразны и, к сожалению, плохо описаны, что объясня­ется, конечно, сложностью наблюдений над живыми процессами. Передача и усвоение информации не могут быть сведены к однократ­ным актам, они характеризуются длительностью, многоступенчато­стью и по этой причине трудноуловимы для исследователя. В отече­ственной науке наиболее обстоятельный - с привлечением данных смежных дисциплин - анализ этих проблем принадлежит К. В. Чи­стову [234]. В американской науке характерна тенденция рассматри­вать oral transmission как самый показательный фактор, способствую­щий адекватному определению фольклора. „В своем культурном контексте фольклор - не совокупность объектов, но процесс; чтобы быть точным - коммуникативный процесс". При этом отрицается дихотомия процесс-его продукция. „Рассказывание - это рассказ. Поэтому рассказчик,его рассказ и аудитория - все соотносятся друг с другом как компоненты единого континуума, который есть комму­никативное событие" [260, р. 10]. Характерно возражение по этому поводу А. Дандеса: „Конечно, нет никакого вреда в идее, что фольк­лор трансмиссионен подобно другим аспектам культуры, но должно быть понятно, что это никаким образом не включается в определение фольклора". Для этого необходимы не внешние, а внутренние кри­терии [277, р. 21].

Таким образом, фольклор - в узком ли, широком ли значении -характером трансмиссии (а по существу - жизни) вливается в еди­ный поток традиционной культуры, общим качеством которой на всех стадиях ее развития является „устность".

То же самое можно сказать и о таких специфических качествах фольклора, как безличность, общераспространенность, следование

37

образцам/стереотипам, функциональность. Понятие безличности заменяют часто категориями коллективности, анонимности, вместо следования образцам говорят о традиционности и т. д. Замечательно то, что все названные определяющие критерии равным образом при-ложимы, скажем, к жилищу, одежде, праву, отношениям родства, обрядам и к любой другой сфере традиционной культуры. По всем этим признакам народная культура оказывается в оппозиции к куль­туре профессиональной, авторской, письменной, более того, по ряду своих особенностей она не соприкасается с последней и не может ей противопоставляться. Это и естественно, поскольку фольклор сло­жился, развивался, достиг вершин вне отношений с письменной культурой (имеется в виду типовая ситуация, когда фольклор веками существует до появления литературы) и поскольку в программу фольклорной культуры, в его генотип противостояние письменной культуры не входило. Можно, скорее, говорить об обратном - о воз­никновении и развитии письменной культуры с оглядкой на фольк­лорную культуру, с использованием ее опыта и противостоянием ей.

Некоторые итоги обсуждения проблем устности фольклора под­ведены в монографии Р. Финнеган [278]. Здесь рассмотрены многие важные аспекты, касающиеся разнообразных типовых ситуаций в связи с устными текстами. Автор обнаруживает, что общие критерии теории устности, распространенные в науке, трудно приложить к тек­стам разных жанров, не избежав упрощений. По ее мнению, теорети­ческие построения должны опираться на понимание широты и разно­образия форм устности, которые дают о себе знать в сферах сочине­ния, исполнения текстов, коммуникации, вариативности. Вот некото­рые выводы, предложенные Финнеган: „Устная поэзия, скорее, есть неизбежно относительное и комплексное понятие, чем абсолютная и ясно отграниченная категория" [ibid., р. 22]. „Идея чистой, некон-таминированной «устной культуры» как основной отправной точ­ки для обсуждения - это миф" [obid., p. 24]. „Произведение устной поэзии, чтобы достигнуть своей полной реализации, должно быть исполнено. Один текст сам по себе не может конституировать произ­ведение устной поэзии. Аспект исполнения лежит в сердцевине всей концепции устной литературы [ibid., p. 28]. Реальные процессы созда­ния, запоминания, исполнения по-разному проявляются и взаимо­действуют в зависимости от жанра, культурной традиции и даже поэтической индивидуальности [ibid., p. 86].

Очевидно, что с понятием „oral" в американской фольклористике связаны далеко не рутинные технические аспекты. Устность высту­пает для многих ученых, представителей так называемой oral theory, как важнейшее качество внутренней художественной системы фольклорных форм. При этом особенное внимание обращается на подлинность текстов, привлекаемых к анализу, т. е. на установление того, что собиратель получил текст действительно в устном исполне­нии и что, самое главное, документально можно подтвердить - сам исполнитель получил его устным же путем [328, р. 197]. Устная

38

теория преимущественно направлена на изучение эпической поэзии в духе идей Пэрри-Лорда.С 1986 г. в Охайо выходит периодическое издание „Oral Tradition" под редакцией Дж. М.Фоулн и при участии многих известных специалистов. Оно должно стать центром сравни­тельных и междисциплинарных изучении „устной литературы". Вышло более десяти томов, выразительно демонстрирующих успех приложения идей и методов Пэрри-Лорда к эпосу разных народов. В этих изданиях принимал участие и А. Лорд. Его работы развивали и уточняли положения его знаменитой монографии и трудов его по­следователей. Лорд предупреждает, в частности, от буквального при­менения понятия „oral", когда речь заходит о традицонной литера­туре: эту последнюю неправомерно определять на основе критерия устности исполнения, игнорируя проблему происхождения. Устная литература традиционна по происхождению и по своей природе. Речь должна идти не только о существовании ее в традиционной среде. о хранении, передаче, исполнении и восприятии соответственно опре­деленным традиционным нормам, о традиционной поэтике, но - как выделяет прежде всего Лорд - о глубине значений, которая неизмен­но присутствует в текстах и которая определяется происхождением, связью с предшествующими поколениями. Лорд не считает неудоб­ным сочетание „устная литература": во-первых, потому, что литера тура для него - это „тщательно построенное словесное выражение";

во-вторых, потому, что лишь установление различий с письменной литературой дает существование литературе устной. Последняя же лишается своего смысла без учета ее традиционности [305, р. 467-468]. В частности, конструктивная роль традиции воплощается в формуле, которую надо рассматривать как структурно-интегрирующее сред­ство семантической, синтаксической и ритмической организации текста [304] (см. также [257, р. 32]).

Отсюда же подчеркивание динамической силы традиции как некоей существующей с прошлых времен совокупности специфиче­ских материалов культуры, содержания и стиля, переносящихся в на­стоящее и воздействующих на исполнителей гораздо сильнее их собственных вкусов и направленности дарования [326, р. 32].

Устную литературу следует рассматривать как часть устной тра­диции, как „форму коммуникации, которая употребляет слово в речи чрезвычайно сильно стилизованным, художественным спосо­бом". Именно устная литература должна занимать в изучении фольклора центральное место [305, с. 273].

Широко распространившийся термин „устная традиция" принци­пиально объединяет две категории в качестве наиболее существен­ных признаков фольклора. Собственно, именно единство их напол­няет понятие фольклора глубоким значением. По словам Яна Ван-сины, „корпус устной традиции" формирует „коллективную память" общины, и культуры воспроизводят себя главным образом через устную традицию и традиционный двигатель поведения. Устная тра­диция в собственном смысле слова начинается, когда сообщения

39

передаются через поколения. Устная традиция как память поколений реализуется в различных материальных формах - текстах разной жанровой принадлежности [322, р. 565].

Несомненно, что проблема традиции - одна из ключевых для понимания фольклора во всех основных его аспектах. Не всегда тра­диция в фольклоре требует, на наш взгляд, непременного сочетания с категорией устности.

Само понятие традиции охватывает все области деятельности человека и общества, все отношения, всю сферу культуры. С этой общей позиции проблема рассмотрена в новейшей монографии И. Т. Касавина, к которой мы и отсылаем читателя [96].

По-своему категория традиции обнаруживает свою универсаль­ность на всем пространстве фольклорной культуры - как совокуп­ность накопленного опыта поколений, наследия, живущего в памяти и реализуемого в самых различных формах и на самых разных уров­нях и являющегося одновременно основой функционирующей систе­мы и источником создания новых систем.

Тексты, пришедшие из прошлого, - ато один из наиболее очевид­ных, осязаемых типов фольклорной традиции. Соседствующий с ним тип составляют традиционные слагаемые текстов: образы, формулы, символы, общие места и т. д. Традиционна вся система правил, по которым создаются и живут тексты и их составляющие, к традиции относятся грамматика жанров, поэтический язык, глубинная семан­тика, заключенная в подтексте, устойчивые функциональные связи, законы, регулирующие исполнение. Существенным является то, что в сферу традиции входит не только сама фольклорная „материя" и законы ее существования, но и знание ее, умение разложить ее на части и сложить вновь в том же или в сварьированном виде, владе­ние грамматикой, а помимо всего - искусство исполнения, всякий раз обусловленного спецификой текста, его песенной, нарративной или другой природой, наличием специфических тонкостей исполни-тельства для каждого вида и т. д. И традиционность самой поэзии, и традиционность знаний ее по-настоящему сохраняются при наличии фольклорного сознания, которое также насквозь традиционно. Можно сказать, что фольклорная традиция - это единство материала, владения им и менталитета среды. Традиция предполагает живое обращение, функционирование в подходящих условиях. Своеобра­зие ее, однако, заключается в том, что она не просто существует, под­держивается в памяти, самовоспроизводится, повторяется без конца, но и движется, меняется, составляя почву, источник, арсенал всех новообразований в фольклоре. Новое возникает только в связи с тра­дицией, в порядке преемственности, преодоления, отрицания тра­диции. Фольклорный процесс протекает только внутри традиции и во взаимоотношениях с нею. В ответ на возможные возражения, что культура вообще живет и движется взаимодействием творчества и традиции, скажем, что, во-первых, традиционность в фольклоре все­охватывающа, всепроникающа, действует с исключительной после-

40

довательностью и не допускает „сторонних" процессов, а, во-вторых, все ее проявления обусловлены внутренними закономерностями, вытекают из ее состояния. Феномен фольклора в том, что любой отдельно взятый текст, какой-либо его элемент, любое правило фольклорной грамматики, как и любой жанр, проясняют свои значе­ния лишь на фоне традиции: сами по себе они словно бы не суще­ствуют.

Присоединимся к словам И. Земцовского: „Традиционность каса­ется в фольклоре всего без исключения, начиная от особого склада мышления, от мировоззрения, не подверженного моде, от особой точки зрения на жизнь и историю... и кончая манерой звукоизвлечения" [83, с. 43].

Теперь нам предстоит обратиться к проблеме стадиально-истори­ческой и социально-культурной стратификации фольклора. Мы имеем дело с двумя аспектами проблемы, отчасти независимыми один от другого, отчасти пересекающимися. Применимо ли понятие „фольклор" ко всей культурной традиции, начиная с истоков ее, или оно приложимо лишь к отдельным этапам ее истории? Каковы кри­терии стадиальных ограничений его применения? Вопросы эти отча­сти были подсказаны движением науки, дифференциацией родственных дисциплин, отчасти оказались связанными с толкованием тер­мина, предложенного В. Томсом. Вокруг скромной заметки этого безвестного автора накопилось столько наносного, чуждого его содержанию, несправедливого, что есть смысл вновь вернуться к ней и попытаться прочитать ее непредвзято. Основу письма В. Томса в журнал „The Atheneum" составляет мечта воссоздать Мифологию Британских островов, подобную Мифологии Немецкой Якоба Гримма. Эта мифология может появиться лишь путем собирания бесконечного множества мелких фактов, относящихся к древним нравам, обычаям, обрядам, суевериям, балладам, пословицам и т. д. Хотя многое полностью исчезло, так же многое рассыпано в памяти тысяч читателей журнала. Эти остатки В. Томе уподобляет колоскам, которые сохранились рассеянными по полю. Когда-то с этого поля „наши предки могли собирать значительный урожай". До сих пор такой разнообразный материал объединяли словами „popular anti­quities" или „popular literature". Томе предлагает новый термин -„хорошее саксонское составное" - „Folk-lore" („The Lore of the people"). Вторая часть термина - „lore" - позволяет объединить раз­нородные материалы по признаку их общей роли в культуре, по их, так сказать, источниковедческой ценности. Томе подчеркивает, что, будучи незначительными, пустяковыми, если брать их в отдельности, материалы эти, взятые в системе, обнаруживают громадную значи­мость. Очевидно, что для Томса Folklore как целое принадлежит

41

древности. Отдельные факты, сохраняемые в памяти и в практике современников, интересны именно тем, что выступают как остатки целого, подлежащего восстановлению. В заметке Томса нет ничего, что свидетельствовало бы о его интересе к современным функциям или современному восприятию фольклорных фактов и тем более к пониманию фольклора как современного творчества [274, р. 4-6].

Позднейшая наука наполнила термин, предложенный Томсом и показавшийся удачным (именно как термин), своим содержанием, и надо признать, что автор его не несет за это никакой ответствен­ности.

Множество подходов можно свести к нескольким ведущим пози­циям.

Позиция первая (А. Краппе). Folk-культура существует там, где ей противостоит/с нею сосуществует культура письменная. К куль­турным традициям „полуцивилизованных" народов понятие фольк­лора неприложимо, собирание и интерпретация „устных" материа­лов - задача этнографов [255, р. 256-257]. Не стоит тут же приписы­вать автору и его единомышленникам предрассудки расового или культурного порядка. За этой концепцией стоит убеждение, что „примитивную культуру" надо изучать как целое, и реальное пони­мание того, что исследование традиционной культуры в обществе со сложившейся „письменной культурой" требует своих методов и идей (см. также [286, vol. I, p. 403]).

Позиция вторая. Фольклор представляет собою пережиточное явление - остатки архаической „устной культуры". В силу того что понятие „фольклор" в таком случае приобретает уничижительный оттенок, в современных развивающихся странах существует негатив­нее к нему отношение.

Позиция третья. Фольклор - „живая старина", средоточие древ­них национальных ценностей, выражающих дух народа.

Позиция четвертая. „В чисто устной культуре - все фольклор". в современном обществе это преимущественно то, что передается по обычаю. „Фольклор образует базовую часть нашей устной культуры, аккумулируя материнский разум поколений, который связывал человека с человеком и народ с народом традиционными фразами и символами" [286, vol. 1, р. 398-399].

Позиция пятая. В последнее время в разных научных школах укрепляется взгляд на фольклор как явление культуры, существую­щее на всем протяжении истории человеческого общества, протяги­вающееся от первобытности до современности. На каждой стадии фольклор обладает своими специфическими качествами, своим составом, своими общественными функциями. Вместе с тем история фольклора, его жизнь определяется глубокой преемственностью, действием традиционных универсалий, сохранением на последую­щих этапах предшествующих ценностей не только как пережитков, но и как живого наследия. Отграничение „устной культуры" „при-митивных обществ" от фольклора „письменных обществ" неправо-

42

мочно именно в силу наличия и активного действия глубинных пре­емственных связей. Разумеется, фольклорная культура в современ­ных обществах характеризуется особыми качествами, своими про­цессами, механизмом возникновения и обращения, что требует при­менения к ее исследованию соответствующей методики. Показатель­но, что в наше время резко возрос интерес к проблемам современ­ного фольклора.

Второй аспект - это социальная природа и социальная дифферен­циация фольклора. Стоит напомнить, что первоначально распростра­нение термина „фольклор" у нас в 20-е гг. обосновывалось желанием вывести из употребления как социологически несостоятельный, обремененный романтическими предрассудками термин „народная поэзия". В противовес категории народного был выдвинут принцип классового критерия, в соответствии с которым фольклор - как ста­рый, так и современный - дифференцировался по своей классовой принадлежности и направленности. Так, фольклор крестьянский, утратив свою цельность, рассматривался в рамках „более узких соци­альных групп", создававших его. Для XIX в. выделялся фольклор бурлацкий, ямщицкий, разбойничий, тюремный, солдатский, рекрут­ский. В городе свой фольклор был у мещан; существовал фольклор рабочий, „трактирно-цыганский", „лакейский", фольклор семинари­стов, студентов, революционной молодежи [190, с. 5].

Однако, когда в середине 30-х гг. понятия «народ», „народный", „народное творчество" были восстановлены в правах и наполнились особенным патриотическим содержанием, в фольклористике вновь вернулись к терминам „народное поэтическое творчество", „устная народная поэзия", истолковав их в духе марксистско-ленинской теории [11-13]. При этом проблема социальной дифференциации фольклора отступила на задний план и по существу должным обра­зом с тех пор не рассматривалась сколько-нибудь серьезно. В рамках общенародного по своему характеру творчества выделялись фольк лор крестьянский и рабочий и - в качестве частных ответвлений -солдатский, бурлацкий и др.

Догматизация понятия „народное поэтическое творчество" словно бы определило границы фольклора как социального явления. Одновременно понятие это приобрело оценочный характер. „Народ­ное" стало означать принадлежность к высшим художественным достижениям, к сокровищам, „памятникам". Допускалось наличие в фольклоре противоречий, проявлений исторически объяснимых слабостей идейного порядка, влияний господствующей идеологии. Но нельзя было даже допустить мысли о существовании „антинарод­ного" фольклора или фольклора, принадлежащего „ненародным" социальным группам и слоям. Самое любопытное - идеи эти не на­вязывались нам извне, они формулировались в среде специалистов, убежденных, что они полностью соответствуют теории марксизма-ленинизма. В учебной практике и в практике средств массовой информации эти идеи приобрели характер непогрешимых истин-