§ 227. С процессами, рассмотренными в предыдущем параграфе, сравним процессы п е р еи м е н о в а н и я , т. Е. Смены словесного обозначения без смены соответствующих денотатов.

Один из типов переименования связан с явлениями так называемого табу. В собственном смысле термином «табу» (заимствованным из одного из полинезийских языков) обозначают разного рода запреты, обусловленные теми или иными религиозными верованиями и суевериями, в частности представлениями о магической силе слова. Это запрет прикасаться к определенным предметам, совершать определенные действия, заходить в те или иные места, запрет, обусловленный боязнью вызвать гнев и месть злых духов. В речевом поведении — это запрет произносить те или иные слова, чтобы «не накликать беды». Существует «охотничье табу» — боязнь называть зверя, на которого охотятся, его «настоящим» именем, так как это якобы может отрицательно повлиять па ход охоты. Наряду с такого рода явлениями, восходящими своими корнями к глубокой древности, встречаются запреты, налагаемые соображениями общепринятого этикета, приличия и т. д.

Запрет употреблять те или иные слова ведет к необходимости их замены какими-то другими. Так появляются «смягчающие выражения» — эвфемизмы 1 . Чем категоричнее запрет, чем в большем числе ситуаций он соблюдается, тем больше шансов, что табуируемая единица и вовсе исчезнет, заменится эвфемизмом.

Явлениями древнего табу объясняют многообразие и неустойчивость в индоевропейских языках названий некоторых животных, опасных для человека или же считавшихся предвестниками несчастья. Яркий пример — названия змеи: лат. serpens (откуда фр. serpent), древнегерм. slango (современное нем. Schlange), англ. snake значили первоначально 'ползущий', наше змея (змей и т. д.) произведено от земля, т. е. 'земная', диалектное и белорусское смок 'змея' (встречается со значением 'уж', 'дракон' и т. д. и в других славянских языках) — скорее всего от смоктатъ, т. с. 'сосущий'; все это — очевидные эвфемизмы, табуистические замены какого-то старого названия, повсеместно либо вовсе утраченного, либо сохранившегося в суженном значении и в ограниченном употреблении 2. Эвфемизмами являются и такие выражения, как нечастая сила вместо черт или бес.

Табу, обусловленное требованиями этикета, обычно ведет не к исчезновению слова, а только к обогащению языка «смягчающими» синонимами. Ср. рядом со словом старый эвфемистические синонимы почтенного возраста, немолодой, в летах.

С некоторыми явлениями в общественной жизни, идеологии связаны такие переименования понятий в русском языке советского периода, как уже упоминавшиеся выше (см. § 122) заработная плата (зарплата) вместо старого жалованье, домашняя работница (домработница) вместо старого прислуга. Аналогично, например, и в шведском языке, где старое название домработницы/н'^а (собственно 'девка') было еще в XIX в. вытеснено словом jungfru (первоначально значившим 'барышня'), а позже и это слово—новообразованиями hembitrade или husassislenl 'домашняя помощница'. Отталкивание от нежелательных коннотаций проявилось в замене обращений господин, госпожа, милостивый государь и т. п., принятых в дореволюционной Росг сии, новыми обращениями гражданин и товарищ и неофициальными типа девушка.

Особо следует указать на сознательные, официально устанавливаемые замены но идеологическим мотивам имен собственных — названий городов, улиц и т. д. Так, бывшее Царское Село было переименовано в Детское Село, а позже в город Пушкин. Первая замена была актом сознательного отталкивания от названия, напоминавшего о царизме f. Вторая замена имела другую причину: стремление выразить уважение к памяти поэта (переименование было произведено в 1937 г., когда отмечалось столетие со дня гибели Пушкина). Почти все замены названий, закрепляемые официальными постановлениями органов власти, относятся к одному из этих двух типов либо представляют собой их сочетание. Так, в переименовании Петербург → Петроград в 1914 г. проявилось отталкивание от немецкой формы названия, порожденное войной с Германией, а в переименовании Петроград →Ленинград после смерти В.И.Ленина — стремление закрепить память о великом вожде революции. Подобные замены имен собственных, распространившиеся в наш век в разных странах, имели место и в прошлом. Так, после подавления восстания Пугачева река Дик указом Екатерины II была переименована в Урал (по имени гор, в которых она берет начало) с тем, чтобы вытравить из сознания народа даже воспоминание ояицком казачестве, составившем ядро отрядов Пугачева.

§228. Иногда изменение лексики связано с «семантическим изнашиванием» слов, с потребностью в эмоциональноэкспресс и в н о м о б н о в л е н и и с л о в а р я . В порядке такого обновления рядом с хорошо, прекрасно и т. д. появляются блеск, лады, рядом с наверняка — железно, рядом с дурак — дуб, рядом с трудиться — вкалывать, рядом с безразлично — до лампочки и т. п. Литературная норма в паши дни в большинстве случаев успешно сопротивляется распространению подобных экспрессивных слов, особенно тех, которые воспринимаются как нарочито грубые (так называемые «какофемизмы») 2. Многие из них остаются поэтому лишь элементами молодежного сленга, а другие, просуществовав недолго, выходят из употребления. В эпоху, когда нормированный литературный язык был достоянием узкого слоя общества, сопротивление литературной нормы проникновению подобных слов не могло быть эффективным. Они утверждались в языке, оттесняя своих «неэмоциональных» предшественников.

Так, выше было упомянуто, что фр. chef, продолжение лат. caput, утратило свое первоначальное прямое значение 'голова'. Почему это произошло? Да потому, что как название части тела оно было вытеснено экспрессивным синонимом Ше, первоначально testa, букв, 'черепок'. В современном французском языке Ше 'голова' давно утратило экспрессивность, стало стилистически нейтральным ив арго заменяется другими словами, например bobine (букв, 'катушка'). Ср. и в других языках экспрессивные синонимы 'головы' — русск. котелок («котелок не варит»), бол г. кратуна (букв, 'тыква'), укр. макшра (букв, 'глиняная посудина'). Сходным образом у нас упомянутый выше глаз (см. § 226) потеснил начиная с XVI—XVII вв. старое око—общеславянское слово, представленное и в других индоевропейских языках (литов. aids, лат. oculus и др.). В русском языке око оказалось оттесненным в область поэтического, стилистически приподнятого употребления, и отношения изменились: сейчас именно око представляет собой эмоциональный синоним к ставшему нейтральным слову глаз. По-видимому, по аналогичной причине превратилось в архаизм слово уста: на его место становятся рот и губы: первое (др.-русск. рътъ) образовано от рыть и собственно значило 'то, чем роют, рыло'; второе в древнерусском встречается только в значениях 'губка' (впитывающая жидкость), 'гриб' (также 'залив', но это скорее омоним).

Иногда эмоционально-экспрессивное обновление осуществляется морфологическим путем — прибавлением суффиксов эмоциональной оценки, уменьшительно-ласкательных или, напротив, увеличительных, «огрубляющих». Ср. быстренько рядом с быстро; спатки рядом с глаголом спать; жарища, скучища рядом с жара, скука. Иногда исторически исходная, не расширенная суффиксом форма может в дальнейшем выпасть из языка. Так, русск. отец, солнце, сердце, представляют собой по происхождению уменьшительные образования, а исходные, неуменьшительные формы давно утрачены. На их существование в прошлом указывают сердобольный, милосердие и т. п., а также параллели в других индоевропейских языках, например др.-греч. kardia 'сердце', лат. sol 'солнце' и т.д. Болгарский язык утратил исконное мышь и обозначает соответствующее животное суффиксальным по происхождению уменьшительным образованием, именно мишка. Французский язык сходным образом утратил старое название пчелы (лат. apis), заменив его словом abeille, т. е. уменьшительным по происхождению образованием (= лат. apicula 'пчелка').

§ 229. В ряде случаев обновление лексики литературного языка может объясняться сдвигами в контингенте его носителей, и з м сне-н и я м и его д и а л е к т н о й и с о ц и а л ь н о й базы. В русском литературном языке постепенное укрепление его народной основы вело к оттеснению из повседневного употребления ряда церковнославянизмов, к замене их народными русскими словами. В результате многие церковнославянские слова перешли в разряд архаизмов (примеры в § 225), а другие даже вовсе выпали из употребления (абие 'тотчас же', аще 'если' и др.). В ряде случаев, однако, из двух парал лельных форм, бытовавших в памятниках древнерусской письменности, возобладала церковнославянская форма (например, плен, шлем, враг, храбрый), а русская народная форма (соответственно полон, шелом, ворог, хоробрый) стала архаизмом народнопоэтического стиля, а то и вовсе исчезла из литературного языка (так веремл было полностью вытеснено церковнославянской по происхождению формой время).

§ 230. Наконец, поскольку лексические единицы языка связаны между собой с и с т е м н ы м и о т н о ш е н и я м и в рамках семантических полей, синонимических рядов и антонимических пар (см. § 104—106), естественно, что изменение в одном звене микросистемы влечет за собой изменения и в соотнесенных с ним других звеньях. Так, упомянутое в § 226 расширение значения слова палец сопровождалось переходом в разряд архаизмов слова перст, которое не было церковнославянизмом (ср. «бытовое» производное наперсток).

б) Заимствование из других языков

§231. Общей основой для всех процессов заимствования является взаимодействие между культурами, экономические, политические, культурные и бытовые контакты между народами, говорящими на разных языках. Контакты эти могут носить массовый и длительный характер в условиях совместной жизни на смежных и даже на одной и той же территории либо могут осуществляться лишь через определенные слои общества и даже через отдельных лиц. Они могут носить характер взаимовлияния или одностороннего влияния; иметь мирный характер или выступать в виде противоборства и даже военных столкновений. Существенно, что ни одна культура не развивалась в изоляции, что любая национальная культура есть плод как внутреннего развития, так и сложного взаимодействия с культурами других народов.

Говоря о заимствованиях, различают «материальное заимствование» и «калькирование». При м а т е р и а л ь н о м з а и м с т в о-в а н и и (заимствовании в собственном смысле) перенимается не только значение (либо одно из значений) иноязычной лексической единицы (или морфемы), но и— с той или иной степенью приближения ее материальный экспонент. Так, слово спорт представляет собой в русском языке материальное заимствование из английского: русское слово воспроизводит не только значение английского sport, но также его написание и (конечно, лишь приблизительно) звучание. В отличие от этого при к а л ь к и р о в а п и и х перенимается лишь значение иноязычной единицы и ее структура (принцип ее организации), но не ее материальный экспонент: происходит как бы копирование иноязычной единицы с помощью своего, незаимствованного материала. Так, русск. небоскреб—словообразовательная калька, воспроизводящая значение и структуру англ. skyscraper- (cp. sky 'небо', scrape 'скрести, скоблить' и -ег — суффикс действующего лица или «действующего предмета»). В словенском языке глагол brati наряду с общеславянским значением 'брать, собирать плоды' имеет еще значение 'читать'. Это второе значение — семантическая калька под влиянием нем. lesen, которое (как и лат. lego) совмещает значения 'собирать' и 'читать'.

Иногда одна часть слова заимствуется материально, а другая калькируется. Пример такой полукальки — слово телевидение, в котором первая часть — интернациональная, по происхождению греческая, а вторая — русский перевод латинского слова visio 'видение' (и 'видение') или его отражений в современных языках (ср. с тем же значением и укр. телебачення, где второй компонент от бачити 'видеть').

§232. Среди материальных заимствований нужно различать у с т-ны е, происходящие «на слух», часто без учета письменного образа слова в языке-источнике, и заимствования из письменных текстов или, во всяком случае, с учетом письменного о б л и к а слова. Устные заимствования особенно характерны для более старых исторических эпох — до широкого распространения письма. Более поздние заимствования обычно бывают связаны с более «квалифицированным» освоением чужеязычной культуры, идущим через книгу, газету, через сознательное изучение соответствующего языка. Примером устного заимствования может служить болг. параход /parax'ot/ 'пароход', пришедшее из русского языка еще в XIX в. В этом слове русская соединительная гласная передана соответственно ее живому звучанию, тогда как в других подобных словах, заимствованных болгарским языком в наши дни (трудоден, самокритика и др.), в согласии с русской орфографией пишется о, которое по-болгарски и читается как /о/.

Заимствование может быть п р я м ы м или о п о с р е д о в а н - н ы м (второй, третьей и т. д. степени), т. е. заимствованием заимствованного слова. Так, в русском языке есть прямые заимствования из немецкого, например эрзац 'суррогат, заменитель (обычно плохой)' (нем.. Ersatz с тем же значением), рейхстаг, бундестаг и т. д., а есть заимствования через посредство польского языка, например бляха (ср. польск. blacha с тем же значением и нем. В lech 'жесть'), крахмал (ср. польск. krochmal и нем. Krafimehl с тем же значением), рынок (ср. польск. rynek 'площадь, рынок' и нем. Ring 'кольцо, круг'). В языки народов Балканского полуострова за время турецкого ига вошло много «турцизмов», но значительная часть этих слов в самом турецком языке — заимствования из арабского или персидского. Есть заимствованные слова с очень долгой и сложной историей, так называемые «странствующие слова», например лак: к нам оно пришло из немецкого или голландского, в эти языки — из итальянского, итальянцы же заимствовали его скорее всего у арабов, к которым оно попало через Иран из Индии (ср. в пали, литературном языке индийского средневековья, Ictkha 'лак из красной краски и какой-то смолы'). История такого «странствующего слова» воспроизводит историю соответствующей реалии.