Чёргунъ и Шуля

Инкерманская долина прекращается у сосѣдства татарскаго селенія Чёргунъ, расположеннаго въ котловинѣ горъ, большинствомъ заросшихъ лѣсною растительностію. Селеніе это, по мнѣнію нашему, основано турками, занявшими приморскія мѣстности Тавриды послѣ 1475 года. въ настоящее время оно невелико, но принадлежитъ къ числу лучшихъ татарскихъ по опрятности и постройкамъ. Народонаселеніе его занято всѣми почти сельско-хозяйственными промыслами и именно: хлѣбопашествомъ, скотоводствомъ, садоводствомъ, огородами, табаководствомъ, пчеловодствомъ и сѣнокосами, которыя доставляли отличное вознагражденіе до разрушенія многолюднаго и богатаго Севастополя. Чергунъ расположенъ на лѣвомъ берегу Черной рѣчки, изобилующей здѣсь раками. Рѣка эта у туземцевъ именуется Казыклы-узенъ, но русскіе присвоили ей названіе по деревни Чёргунъ, а впослѣдствіи для легкости назвало Черной.

Осматривая это счастливое мѣстоположеніе, я подошелъ къ прекрасной и всецѣло сохранившейся у конца деревни многогранной крѣпости. Судя по архитектурѣ, укрѣпленіе это воздвигнуто было турками изъ штучнаго инкерманскаго камня. Но съ какою цѣлью оно воздвигнуто? Ясно, что оно служило прикрытіемъ для турецкаго гарнизона, имѣющаго надзоръ за Инкерманомъ и Севастопольскою бухтою; между тѣмъ я слышалъ отъ мѣстныхъ жителей, что крѣпость эта сооружена турецкимъ пашою, при содѣйствіи какого-то богача Кара-хады, чтобы предоставить возможность жителямъ укрываться въ ней отъ Черкезскаго племени Чавка, дѣлающаго набѣги со стороны южнаго берега.

Въ окрестностяхъ Чёргуна добывается меловая глина, извѣстная у татаръ подъ именемъ Киля, а у насъ землянаго мыла. Киль этотъ охотно пріобрѣтается туземными народами, какъ превосходное средство для очистки волосъ и головы отъ лупы и т.п. Кромѣ этого, невдали отсюда, по направленію къ дер. Коклузу, въ округѣ Ханды-дересе, въ ямахъ Боя-чухурларъ, добывается прекрасная темнозеленая глина, которою татаре любятъ красить стѣны и полы своихъ жилищъ. Глиною этою и килемъ преимущественно торгуютъ цыгане и какъ говорили мнѣ со значительною выгодою.

Осмотрѣвъ всѣ достопримѣчательности этой, деревни, я посѣтилъ деревенскаго муллу съ цѣлью поразузнать кое-что о мѣстныхъ преданіяхъ и памятникахъ старины. Почтенный татаринъ, принявъ насъ со всѣми знаками почтительности, предложилъ кофе и закуску, и за столомъ отвѣчалъ на всѣ мои вопросы. По его мнѣнію здѣшніе татаре болыіинствомъ принадлежатъ турецкому происхожденію, составляя поколѣніе всѣхъ турковъ, которыя не пожелали возвратиться на родину послѣ Кучукъ-кайнарджинскаго міра, лишившаго ихъ господства въ Крыму. Предположеніе это, присутствующіе здѣсь татаре, считали ошибочнымъ и старались опровергнуть его особенностію своего нарѣчія, трудолюбіемъ и ловкостію — качествами, которыми преобладаютъ турки; мулла, оскорбившись этимъ неосновательнымъ противорѣчіемъ, неожиданно спросилъ: «Неужели вы думаете, что турки, охранявшіе эти мѣста, могли въ теченіи 300 лѣтъ оставаться безпорочными волками? Если же вы мнѣ станете отвѣчать, что татаре не выдавали за нихъ дочерей, такъ я долженъ буду предполагать, что дѣды и прадѣды ваши прижиты отъ нихъ незаконнымъ путемъ и все таки выйдетъ, что вы происходите отъ турецкой крови».

Мѣткое замѣчаніе духовника отчасти подтверждалось и наружными чертами лица Чергунскихъ татаръ и кромѣ того тѣмъ еще, что они не сохранили никакихъ преданій, которыми изобилуютъ татаре, при наполненіи имъ ханскихъ временъ. Послѣ долгой бесѣды съ этими татарами, я составилъ себѣ убѣжденіе, что они въ минувшемъ изрѣдка сообщались съ внутренностію Тавриды, а большинствомъ принадлежали къ числу мореходцевъ и что Севастопольскій заливъ получилъ названіе Кады-лемана вслѣдствіе того, что въ немъ зимовало множество судовъ, принадлежащихъ Чергунскому Кадію, извѣстному подъ именемъ Хара-Кады.

Послѣ полудня, нанявъ опытнаго проводника, я направился въ Эске-Керманъ, замѣчательный въ Крыму, какъ мѣстность, сохранившая жилища первобытнаго человѣка. Выѣхавъ за деревню, мы вскорѣ повернули по направленію на Бахчисарай и очутились на мѣловыхъ возвышенностяхъ, заросшихъ густою лѣсною растительностію, только что отродившагося лѣса, послѣ безжалостнаго истребленія его въ Крымскую войну. Путь этотъ, не смотря на то, что состоялъ изъ толстаго слоя пыли ослѣпительной бѣлизны и легко подымающейся облакомъ, безпрестанно представлялъ живописныя полянки и разнообразные холмы. Проводникъ мой, веселый татаринъ, не переставалъ разсказывать про свое житье-бытье и похожденія друзей. изъ всего переданнаго мнѣ имъ, одинъ эпизодъ остановилъ мое вниманіе какъ небывалое событіе въ мусульманскомъ міре: гдѣ-то по сосѣдству Чергуна молодая татарка, имѣющая 5-ти летняго сына, полюбила юношу и въ тѣ дни, когда мужъ ея отъѣзжалъ изъ дому, она не разлучалась съ нимъ. Народъ зналъ объ ихъ грѣховныхъ заблужденіяхъ, но хранилъ молчаніе; между тѣмъ любовникамъ стала невыносима подобная жизнь: они во что-бы ни стало хотѣли законно принадлежать другъ-другу, а чтобы безпрепятственно достигнуть этого, рѣшили убить ничего не подозрѣвающаго мужа. И вотъ въ темную ночь, когда заботливый отецъ возвратился домой, прежде чѣмъ онъ успѣлъ перешагнуть свой порогъ, любовники страшнымъ ударомъ топора, разсѣкли ему черепъ; затѣмъ изрубивъ его въ клочки, сложили въ бочку и прикрыли кусками солонины. Убійство это совершилось на глазахъ малютки сына, который на другой-же день разсказалъ въ деревнѣ и преступники отправлены были въ городъ. По этому поводу впослѣдствіи, когда эти разбойники были жестоко наказаны и сосланы въ Сибирь, выдумана была слѣдующаго рода пѣснь, которая до настоящаго времени поется у насъ и вызываетъ вздохи у старыхъ и молодыхъ:

«Богъ свидѣтель, что я сгубила напрасно мужа добраго. Любовь безумная, со страхомъ опозорить себя, сдѣлали меня убійцею.

Ахъ зачѣмъ я полюбила такъ страстно и безумно его! Ахъ зачѣмъ онъ обласкалъ меня? Съ собою и его я погубила!

Бѣдняжка, онъ ждалъ отрадной жизни, мечталъ о свѣтлыхъ дняхъ: обманулся юноша несчастный!

Охъ, какъ страшно припомнить, когда арба подвезла меня къ темницѣ и какъ безъучастно взглянули на насъ судьи безжалостные.

О, Аллахъ отъ тебя ждемъ милости!

Призвали меня на судъ гяуры противные. Тутъ былъ и малютка мой сынокъ. И этотъ малютка, взлѣлеянный у груди, уличилъ родную мать въ убійствѣ отца.

Ахъ кто могъ думать, что настанетъ время, когда собственная кровь посягнетъ на себя!

О, Аллахъ ты прости тварь ничтожную твою!

Не расцвѣтшей розой я была, расцвѣла завяла.

Жаль юности моей: только что воспламенилась какъ уже и потухла.

Часъ спустя, мы въѣхали въ дер. Шуля, нѣкогда принадлежавшую знаменитому естествоиспытателю Палласу. Деревня эта населена татарами и по положенію своему едва-ли не принадлежитъ къ самымъ очаровательнымъ къ Крыму. Покоясь у подошвы горъ, покрытыхъ лѣсами, она изобилуетъ ключевыми источниками и множествомъ тѣнистыхъ садовъ. Здѣсь въ такомъ изобиліи ростутъ роскошныя грецкіе орѣхи и такъ велики огороды овощей, что я положительно изумился избранной и страго преслѣдуемой спеціальности татарина. Не менѣе меня изумился-бы и читатель, еслибъ я сказалъ, что многіе изъ нихъ имѣютъ обширныя огороды, исключительно засаженныя красными помидорами, которыя чуть-ли не милліонами ежедневно отправляются на арбахъ въ Севастополь.

Усердный проводникъ мой пригласилъ меня заѣхать на отдыхъ въ домъ своего родственника. Невыносимая жара и притомъ любознательность заставила меня воспользоваться этимъ приглашеніемъ. Минуту спустя мы вошли въ убогую хижину пожилаго татарина, который, какъ показалось мнѣ, не охотно встрѣтилъ насъ. Подобные пріемы татаре оказываютъ вообще полицейскимъ чиновникамъ и сейчасъ-же дѣлаются услужливыми, если узнаютъ, что пріѣзжіе не принадлежатъ къ числу забитовъ (властей). Расположившись на войлокѣ, и освѣжившись прохладою землянки, я началъ дѣлать необходимыя для меня этнографическія, топографическія и т.п. справки. Старичекъ сообщилъ мнѣ, что поселеніе татаръ существуетъ здѣсь со времени турецкихъ временъ, раньше-же оно, по его мнѣнію, было занято женевезами (Генуэзцами), которые имѣли здѣсь виноградники^* и вели торговлю съ Бахчисараемъ и иностранными державами чрезъ Кады-лиманскій заливъ. Отъ отца онъ слышалъ, что за деревнею существовали развалины какого-то обширнаго зданія о которомъ не сохранилось никакого преданія. Затѣмъ онъ началъ разсказывать мнѣ о бѣдственномъ положеніи этого поселенія въ Крымскую войну. И дѣйствительно, лежа между двухъ враждебныхъ позицій, обитатели его вселяли къ себѣ подозрѣнія, съ одной, такъ равно и съ другой стороны, вслѣдствіе чего терпѣли голодъ и всевозможныя недостатки и лишенія.

Въ то время, когда я оставался одинъ въ комнатѣ и мечталъ вздремнуть, мнѣ послышалось пѣніе у окна. Любя татарскіе пѣсни, я быстро выхватилъ изъ кармана записную книжку и придвинулся къ рѣшетчатому отверзтію. Женщина пѣла отрывки изъ извѣстной мнѣ сказки Ашыкъ-гарипа; но потомъ по просьбѣ кого-то начала слѣдующую неслыханную мною до этого пѣсню:

Наша жизнь подобна странствію по бурному морю,

Наши желанія сладки и безпредѣльны;

Но ахъ, чего мнѣ желать, когда отходитъ душа!

Бѣда великая приближается ко мнѣ:

Я слышу мой предсмертный запахъ,

Мнѣ поданъ уже шербетъ смертоносный!

Мать моя, ты вѣрно уже имѣешь извѣстіе,

Что не долго мнѣ оставаться съ чужими.

***

Дочь Святаго духа^* будетъ сопутникомъ мнѣ;

Она уже подала мнѣ связку цвѣтовъ.

Ай, гай это ли, что называютъ смертію?

Ай, смерть какъ ты невыразимо ужасна!...

Смерти не избѣгнеть и однажды живущій,

И тотъ, кто тысячи разъ оживалъ-бы.

Ахъ смерть, какъ ты ужасна!...

Дѣлать нечего, мучь меня,

Но только съ вѣрою перенеси меня—

И въ шербетъ отрады опусти меня.

Наступилъ день чтенія нашихъ грѣховъ,

Наступилъ день дачи отвѣтовъ.

Моя запись уже вознесена на небо.

Эй, гей страшныя дни подходятъ.

И никто не въ силахъ судьбы измѣнить!

Такъ и ваши дѣянія записаны будутъ,—

Аллахъ ихъ самъ прочитаетъ.

Не дай же Боже отстраниться отъ религіи,

И чистыхъ спаси отъ безпутныхъ!