II

Парадоксы свободы в романтической философии

(Фихте, Шеллинг, Киркегор)

Как всякое крупное явление духовной жизни, романтизм не есть только явление искусства. Он нашел свое выражение и в на­уке (прежде всего историографии), и в праве, и в религии, и, конечно, в философии. В особенности это относится к немец­кому романтизму конца XVIII — начала XIX в. — явлению в той же мере философскому, как и литературно-художествен­ному. Философские идеи Фихте и Шеллинга легли в основу эстетических и культурно-исторических концепций романтиков — Фридриха и Августа Шлегелей, Новалиса, Вакенродера, Ти­ка; в свою очередь, Фихте, а в еще большей степени Шеллинг испытали на себе влияние романтиков. Не будет преувеличени­ем сказать, что в этот период философское движение мысли сливается с поэтическими и художественными исканиями, бла­годаря чему поэзия романтиков, Шиллера, Гете приобретает философскую глубину, а философия проникается серьезным интересом к искусству и культуре (в отличие от предшествовав­шей философии эпохи Просвещения, которая в лице своих выдающихся представителей — Декарта, Спинозы, Локка, Лейбница — была гораздо ближе к математике и естествозна­нию, чем к изящным искусствам, филологии и истории). Поэ­тому, если не принять во внимание глубокой внутренней связи Фихте и Шеллинга с романтизмом, многое в их творчестве останется непонятным.

Без обращения к немецкому романтизму не может быть понята и философско-религиозная проблематика датского мыс­лителя С. Киркегора. Правда, Киркегор (чья писательская де­ятельность началась позже, уже в 40-е гг. прошлого века), в отличие от Фихте и Шеллинга, не был связан с кружком романтиков непосредственно, не принимал участия в устной и журнальной полемике, столь характерной для этого периода немецкой философской и художественной жизни; но наедине

208

с собой он решал те же вопросы, которые волновали и Фрид­риха Шлегеля, и Новалиса, и Шеллинга.

В этом смысле мы говорим о "романтической философии", хотя и употребляем этот термин несколько условно, поскольку, разумеется, ни творчество Фихте и Шеллинга, ни идеи Кир­кегора не могут быть поняты только из обращения к романтиз­му: все эти мыслители решали собственно философские пробле­мы, которые сами по себе трудно квалифицировать как "клас­сические" или "романтические".

Есть, однако, еще один момент, который, как нам думается, тоже дает некоторое основание для такой характеристики учения Фихте и еще более — Шеллинга и Киркегора, хотя и он не снимает целиком условности данного названия. Как известно, Гегель, идя вслед за романтиками, отличал романтическое искусство от классического. Классическая форма искусства, согласно Гегелю, имела место в античности и внутренне связана с язычеством, религией многобожия как определенным типом миросозерцания и отношения к миру. В отличие от нее романтическая форма искусства характерна для нового времени и немыслима вне христианской религиозности. Именно христианство, перенесшее центр тяжести во внутренний мир человека, создавшее напряжение между духовным и природным началами и тем самым придавшее самой жизни духа, внутренней жизни личности, небывалую напряженность, было условием возникновения романтического искусства. "Подлинным содержанием романтизма, — пишет Гегель, — служит абсолютная внутренняя жизнь (Innerlichkeit), а соответствующей формой — духовная субъективность как постижение своей самостоятельности и свободы" (4, XIII, 89).

Несомненно, введенное здесь Гегелем — вслед за Августом Шлегелем и Шеллингом — понятие романтизма значительно шире того исторически определенного течения, которое обычно носит имя романтизма; это понятие охватывает, далее, не толь­ко искусство, но и философию, выросшую на базе христианско­го мирочувствования и тесно связанную с романтизмом как художественно-литературным течением. Но в первую очередь определение Гегеля имеет отношение именно к немецкому ро­мантизму первой трети прошлого века, романтизму, который особенно резко подчеркнул свою духовную связь с христиан­ской религиозностью, выступив полемически против ряда тен­денций Возрождения как тенденций неоязыческих. И действи­тельно, не подлежит сомнению глубокая внутренняя связь ро­мантизма этого периода с той формой духовности, которая возникла вместе с христианством, хотя романтики и восприня­ли в христианстве лишь некоторые, пусть важные в нем момен­ты, создав особое, "эстетизированное" христианство.

209