3 Немудрящим началом является 'Жили-были...* (Once upon a time there was...).

Если оставить в стороне употребления в явно вымышленных ситуациях, то можно сказать, что, начиная предложение с выражения the king of France 'король Франции', мы в особом смысле "имплицируем", что король Франции существует. Когда говорящий употребляет такое выражение, он не высказывает суждения о существовании единичного предмета, и такое суждение также не является логическим следствием сказанного. Определенный артикль в одной из своих функций выступает в качестве сигнала того, что производится единичная референция,— сигнала, но не скрытого утверждения. Когда мы начинаем предложение с формы the such-and-such, употребление артикля the показывает, но не констатирует, что мы производим или намерены произвести референцию к одному определенному представителю рода such-and-such. Какой именно отдельный представитель имеется в виду, определяется контекстом, временем, местом и другими чертами ситуации высказывания. А когда человек употребляет то или иное выражение, обычно предполагается, что он считает, что употребил его правильно, и если он употребляет выражение the such-and-such с единичной референцией, то предполагается, что он считает, что какой-то представитель этого рода существует, а также что контекст употребления с достаточной ясностью определит, какого именно представителя он имеет в виду. Употребить таким образом артикль the — значит имплицировать (в соответствующем смысле этого слова), что экзистенциальные условия, описанные Расселом, соблюдены. Но использовать the таким путем — еще не значит констатировать, что эти условия выполнены. Если я начну предложение с формы the so-and-so, но мне что-то помешает продолжить его, то я не сделаю никакого утверждения, но, возможно, мне и удастся произвести референцию к кому-то или к чему-то.

Утверждение о существовании единичного объекта (uniquely existential assertion), входящее, по мнению Рассела, в состав любого утверждения, в котором для единичной референции употребляется выражение формы the so-and-so, в свою очередь, как он замечает, состоит из двух утверждений. Утверждение о существовании одного какого-то ср не исключает возможности существования нескольких ср, а утверждение о том, что существует не более одного ср, допускает, что вообще не существует ни одного ср. Утверждение о том, что существует один и только один ср, совмещает оба эти суждения. Из двух видов утверждений, которые якобы входят в состав рассматриваемых предложений, я пока уделил утверждениям экзистенциальным гораздо больше внимания, чем утверждениям единичности. Следующий пример, переносящий акцент на эти последние, позволяет также более четко уяснить, что представляет собой „импликация" в том смысле, в каком мы говорим, что употребление выражений с единичной референцией имплицирует утверждение о существовании единичного предмета, но не влечет его за собой (entails) как логическое следствие. Возьмем предложение The table is covered with books 'Стол завален книгами*. Можно совершенно определенно сказать, что при любом нормальном употреблении этого предложения выражение the table 'стол* будет употреблено с единичной референцией, то есть с референцией к одному какому-то столу. Здесь определенный артикль the употреблен совершенно строго в том смысле, в ка^ом это слово употребляет Рассел на с. 30 своей книги "Principia Mathematica" *, когда он говорит о "строгом употреблении артикля", то есть употреблении с импликацией единичности. На той же странице Рассел говорит, что сочетание, имеющее форму the so-and-so, при строгом употреблении «применимо только в случае, если существует не более чем один so-and-so». Но ведь мы явно исказим факты, если скажем, что выражение the table в предложении The table is covered with books при нормальном употреблении «применимо только в случае, если существует не более чем один стол». То, что при таком употреблении выражение the table будет применимо, только если существует один, и не более чем один, стол, к которому производится референция, действительно истинно в силу своей тавтологичное™ мы можем сказать, что оно применимо только в том случае, если существует только один, и не более чем один, стол, поскольку к нему производится референция. При употреблении предложения не утверждается, а имплицируется (в особом, уже описанном смысле), что существует только один предмет, который принадлежит к обозначенному роду (то есть стол) и вместе с тем является тем объектом, к которому говорящий производит референцию. Но имплицировать, безусловно, не то же самое, что утверждать. Производить референцию — это не то же самое, что говорить, что она

 

* См. Whitehead, A. N., Russell, В. Principia Mathe na-tica, Vol, I. Cambridge, 1925, p, 30_t производится. Сказать, что существует тот или иной стол, к которому производится референция,— это не то же самое, что произвести референцию к определенному столу. Если бы не было ничего, что называлось бы референцией, нам не нужны бы были такие выражения, как the individual I referred to [букв, 'человек, к которому я произвел референцию', то есть 'человек, о котором шла речь']. (Так, не было бы смысла говорить, что вы указали на что-то, если бы не было такого действия, которое называлось бы "указанием".) Таким образом, я снова прихожу к выводу, что референция к определенному предмету не может раствориться в каких-либо утверждениях. Производить референцию — не значит утверждать, хотя мы ее производим для того, чтобы затем перейти к утверждению.

Теперь возьмем пример выражения с единичной референцией, не имеющего формы the so-and-so. Допустим, я протягиваю кому-то сложенные ковшиком ладони и говорю: "Вот какой это отличный красный экземпляр". Посмотрев в мои ладони и ничего там не увидев, мой собеседник может сказать: "Что именно? О чем вы говорите? " Или: "Но у вас в руках ничего нет". Абсурдно, конечно, говорить, что словами "У вас в руках ничего нет" он отрицает сказанное мной или мне противоречит. Слово это не является скрытой дескрипцией в расселовском понимании. Оно не является и логически собственным именем. Ведь для того, чтобы отреагировать подобным образом на какое-либо высказывание, необходимо знать, что оно значит. Я могу, употребляя слово это, притвориться, что я им произвожу референцию, именно потому, что его значение не зависит от конкретной референции, которая может производиться с его помощью, хотя и зависит от способа его употребления для референции.

Общая мораль, которая следует из всего сказанного, такова: в общении явному или скрытому утверждению отведено гораздо меньше места, чем полагали логики. Меня эта мораль больше всего интересует в применении к конкретному случаю единичной референции. Часть значения выражений, о которых идет речь, состоит в возможности их употребления в огромном количестве контекстов для целей единичной референции. Но в значение их не входит утверждение о том, что они именно так употребляются в каждом данном случае или что условия для такого употребления соблюдены. Итак, особо важное для нас различие проводится между:

(1)  употреблением выражения для единичной референ* ции и

(2)  утверждением, что существует один, и только один, объект, обладающий определенными характеристиками (например, принадлежащий к определенному роду, или находящийся в определенном отношении к говорящему, или и то и другое вместе).

Это различие можно представить также как различие между:

(1)  предложениями, включающими выражение, употребленное для того, чтобы указать или обозначить определенное лицо или предмет, или для референции к нему, и

(2)  предложениями о существовании единичного предмета.

Рассел упорно стремится сблизить предложения типа (1) с предложениями типа (2) и в результате сталкивается с непреодолимыми трудностями, связанными с проблемой логических субъектов и вообще значений для индивидных переменных. В попытке преодолеть эти трудности в конце концов и была создана катастрофическая с логической точки зрения теория имен, которую Рассел развил в трудах "Исследование значения и истинности" [4] *и "Человеческое познание" 13].

Концепция значения логических субъектов (1оё1са1-зиЬ^ес^ехргеззюпБ), послужившая стимулом для создания теории дескрипций, в то же время исключила для Рассела всякую возможность найти выражения, которые бы полностью удовлетворяли требованиям, предъявленным к логическим субъектам, и которые могли бы быть полноправной заменой выражений, которым он отказывает в статусе логических субъектов ⁴. Причина коренится не просто в том, что он не преодолел притягательной силы отношений между именем и его носителем, как это иногда считают. Этим требованиям неспособны удовлетворить даже имена! Причина, скорее, кроется в двух ошибках более радикального свойства: во-первых, не признается важное различие (см. выше, раздел II) между тем, что может быть названо выражением, и тем, что можно назвать употреблением выражения; во-вторых, употребление выражения для единичной референции не признается тем, чем оно на самом деле является,—