Г) Нагое тело

Голое и нагое — не одно и то же. Игорь Кон, принесший на русскую культурную почву это различие, указывает, что его теоретиком был английский искусствовед Кеннет Кларк⁶⁶. Согласно его представлениям, голое тело — это природное тело, тело как оно есть, тело, выпавшее из культурного обмена. Наоборот, нагое тело всегда есть культурный продукт, и оно конструируется взглядом. К этому замечанию нам хотелось бы добавить собственное уточнение. Голого тела не существует, поскольку не существует тела вне культуры. Есть только нагое тело. Тем не менее, не бывает и наготы самой по себе. Нагота возможна лишь как вполне конкретная по содержанию, и все зависит от того, чьим взглядом она конструируется, какой властью и какими намерениями обладает этот взгляд. Нагота может быть постыдной, когда взгляд, ее порождающий, действует грубо и покровительственно. Нагота может быть вызывающей, когда взгляд признает в ней право на вызов. Нагота может быть провоцирующей, когда она сообщается со взглядом, который отвечает на ее провокацию.

Почти всегда нагое мужское тело было символом республиканского целомудрия и добродетели, а иногда еще и “идеологической правильности”⁶⁷. Рыклин удачно показывает, как во времена французской революции шло возведение мужской наготы в разряд политически признаваемой ценности. В буржуазной культуре “на смену закону приходит функция всеприсутствия, постоянного пребывания в сфере публичного, которое маркирует то или иное лицо как социально значимое”⁶⁸. В самом деле, нагота теперь служит естественной “культурной одеждой”, заменяя прежние налагаемые на тело знаки отличия, титулы, привилегии, наследственные права. В буржуазном мире ничто не наследуется, здесь все слишком стремительно и скоротечно, поэтому нагота является неизбежным покровом публично живущего тела. Быть всегда на виду, и быть нагим — почти одно и то же.

Женская нагота никогда не связывалась с политикой. Ее адресантом была эротика. Во всяком случае в новоевропейской культуре Запада. Это тем более понятно, поскольку обнаженные женские тела были предназначены исключительно для олицетворения мужских представлений о прекрасном. Эротическая живопись и фотография последних веков активно разрабатывала тему женской наготы⁶⁹. Нагота — это покров тела, но не само тело. Как говорит Бодрийяр, это либо референт, либо знак. “Нагота, прикрытая одеждой, функционирует как тайный, амбивалентный референт. Ничем не прикрытая, она всплывает на поверхность в качестве знака и вовлекается в циркуляцию знаков: дизайн наготы”⁷⁰. Пока нагота скрыта одеждой, она не существует в качестве знака, и в ней нет никакого смысла. Как только тело обнажается, нагота приобретает смысл эротического покрова.

Более правильно, однако, было бы говорить не об эротической природе женской наготы, а о сексуальной. Сексуальность в консумеристской культуре, как мы уже говорили выше, связана с обозначением отношений по поводу товаров. Мужская нагота долгое время оценивалась в политической перспективе как моральная добродетель. Но женской наготе издавна была приписана функция соблазнения. Именно этой функцией женской наготы с удовольствием воспользовался рыночный механизм. Чтобы желать товары, надо вообще желать.

Нагое тело как соблазняющий рыночный знак — результат особой манипуляции. Оно должно отвечать некоторым требованиям. Фуко, иллюстрирующий ситуацию с современными требованиями к нагому телу, приводит характерную формулу: “Разденься, но будь стройным, привлекательным, загорелым”⁷¹. Сексуализированное нагое тело обязательно покрывается сложным шифром. Роль букв и иероглифов здесь играют загар, грим, тени, помада, тушь, а также чулки, подвязки, перчатки, пояса, кольца, — вся та атрибутика, что в ходу у артисток стриптиза. Тело не должно быть чистой страницей, по нему следует писать, так, как это делают герои знаменитого фильма Питера Гринуэя. И даже если тело абсолютно свободно от названной атрибутики, оно все равно может оставаться сексуально нагим. Для этого ему следует двигаться. Движения придают телу внешний покров. Но лишь те, в которых оно способно отразиться как в зеркале, удвоиться, стать самому себе двойником. В таких случаях принято говорить о сексуальной пластике. Строевой шаг здесь явно не подойдет. Это хорошо знают манекенщицы, плавно ступающие по сцене. В спектакле костюма, который они разыгрывают, знак наготы нередко играет ведущую роль. Чтобы вызвать этот знак на поверхность, они шагают, покачиваясь как парусник на волне. Волна и волнение — шага и желания.

Еще одно требование к соблазняющей наготе — иметь плотное и полностью обтекаемое тело. На нем не должно быть ни ран, ни шрамов, ни уродливых наростов, ни родимых пятен, бросающихся в глаза. Вспоминается Михаил Бахтин: “Глухая поверхность, равнина тела”⁷². Даже рот должен быть прикрыт, ибо рот взывает к родовой характеристике и нарушает планомерное толкование индивидуализированной сексуальности тела. Текст тела должен повествовать лишь о его сексуальности, но не о его принадлежности к иному циклу событий, где сексуальность утрачивает свое значение. Соблазн нагого тела не должен соотноситься со знаками болезни, беременности, мучения, знаками наказания и тому подобными отметинами. Его размечают лишь как чистый и не затуманенный ничем пол, взывающий к сдерживаемому желанию.

Сексуальная нагота тела подобна расплавленному воздуху, который витает над асфальтом в жаркий летний день. Она окутывает его так, как если бы это была нежнейшая и прозрачная ткань. Такую наготу нельзя сорвать с тела, но ее можно истребить, заменив другой наготой. В похотливом взгляде, горящем простым брутальным желанием, нагота станет всего лишь нагой плотью, лишенной своей гипнотической обольстительности. Следовательно, нагота, наполненная сексуальностью, это продукт общественного договора, сделки: консенсус между зримым и зрителем. Стоит одной из сторон нарушить его, нагое тело превращается просто в генитальный объект, предназначенный для банального употребления. Нельзя рассматривать наготу в упор, тогда она утрачивает свою сексуальную осмысленность и становится порнографическим артефактом. Ее смакуют прищуренным взором.

Соблазнительному нагому телу присущ некий блеск, особого рода свечение, как на картинах Рембрандта. Оставаясь знаком, который обменивается на что угодно, нагота тем не менее отбрасывает легкую тень, реферирует нечто еще. Разумеется, все это лишь иллюзия. Но повторимся, конец иллюзии означает начало порнографии. Поэтому наготе поневоле приходится быть недостаточным знаком, намекающим на присутствие чего-то еще. Именно так и бывает в хорошем стриптизе. Сколько бы покровов не снимала с себя исполнительница, всегда кажется, что остается что-то еще. Но мы не можем, помыслить отсутствие, в которое собственное и ускользает ее нагота.

И последнее наблюдение на эту тему. Женскую наготу конструирует взгляд мужчины, и тогда она наполняется специфическим эротическим содержанием. Впрочем, ее может конструировать и женский взгляд, когда он принадлежит лесбиянке. Наготу мужчины прежде создавал только мужской взгляд: властный или гомоэротичный. Наступает эпоха, когда и мужскую наготу теперь создает взгляд, принадлежащий другому полу. Мужской стриптиз для женщин, фотография мужской натуры, выполненная женщиной-фотохудожником⁷³, являются примерами этого конструктивизма.