Ты захочешь туда, где мороз

Отбирает последние листья

И проталины белых берёз

Не смогли в синеву воплотиться.

И ажурные стонут столбы,

Словно в них воплотилась природа.

– Ну, куда ты бежишь от судьбы?

– Хоть куда, распахнулись ворота.

Убегай или не убегай,

Не поймут в самой гуще народа.

Над оградой прокатится лай

И стенами окружит свобода.

Соловей

Соловей свистит на свалке,

Где железный лом.

По оглохшей ржавой балке

Серым бьет крылом.

Коренного перелома

Времена…

Смотри,

Перестук металлолома

И – птенец внутри.

Как попал туда ты, милый?

Ветром занесло?

Или веток не хватило?

Или всем назло?

Что же, брат родной, порадуй,

Не смолкай! Свисти!

Я живу с тобою рядом,

Ты меня прости!..

СИРЕНЬ

Еще в глуши небесных скважин

Не намечался новый день,

Но, размахнувшись светом в сажень,

Пылала облаком сирень.

Все лепестки, взорвавшись светом,

Сияли в полной тишине.

А то, что называлось летом,

Уже цвело в моем окне.

Оно звало и трепетало.

И, потрясая этажи,

Над демократией металла

Взошла монархия души.

Аляуллю!

Аляуллю! – свищу в два пальца.

Звенит в ответ твое окно.

Скорей по лестнице спускайся!

Пойдем, пожалуйста, в кино!

Прокопьевск высвистан апрелем!

И с крыш – когда, куда хотят, –

От ветерочка озверели,

Аляуллюйчики летят!

Театр, витрины, магазины,

Копры, балконы, терриконы...

И ты – со мной, и я – с тобой –

Просвистан трелью голубой!

Звени-играй, сквозная скрипка!

Хватай всю душу в оборот!

Пускай цветёт моя улыбка

Пошире заводских ворот!

Аляуллю! – ручьи стремятся.

Аляуллю! – скучай, тоска.

Давайте, люди, обниматься!

Покрутят пальцем у виска...

Ну да! Ну да! Совсем с приветом!

С хорошей девочкой при этом!

Идем вперёд! На красный свет!

Апрель! Капель! Семнадцать лет!

Воспоминание о клаудии кардинале

Когда я был сентиментальный,

А в Армию меня не звали,

Приколотил я к стенке спальни

Портретик Клавы Кардинале.

Она изящно улыбалась,

А я был юн и независим.

И сердце дрожью отзывалось,

Но мой поступок был бессмыслен.

Она меня совсем не знала,

А я ее почти не знал.

Она другого обнимала.

И я другую обнимал.

Была такая чувств облава

При попустительстве погоды,

Что несомненно: я и Клава

Друг друга стоили в те годы.

ИЗ ДЕТСТВА

Был мерой доблести синяк,

А правдой управлял кулак.

За терриконами сходились,

А после врали и хвалились.

А если зубы выбивали,

Мы и тогда не унывали.

Был очевиден неуспех,

Зато плевали дальше всех.

ЭЛИТАРЕН

Сказали мне: ты элитарен,

Стихи твои не всем понятны.

А я всего-то лишь татарин,

Хотя сомненья вероятны.

То примут вдруг за иудея,

Поскольку позволяет имя.

А я им говорю, балдея:

Какая смелая идея –

Жить в наше время, в Третьем Риме!

Могу работать и японцем,

Светя щекой, облитой солнцем!

Надену кепку – армянин,

Почти советский гражданин!

Не нравлюсь папам, нравлюсь мамам.

И даже незамужним дамам!

Когда, красив, как лимузин,

В сиянье собственных ботинок,

Иду в толпе друзей-грузин.

Или иду на крытый рынок,

А он – Медина или Мекка.

Я там стою с лицом узбека,

Как персонаж своих картинок!

И вовсе в прятки не играя,

А толщу времени стирая,

Могу в земле, от соли душной,

Открыть подземный свет Сарая*

И выстроить Дворец Воздушный!

По воле божьей став пиитом,

Погибну я, когда солгу:

Я все могу! И не могу

Освобождать забитых бытом,

Склонённых рылом над корытом,

От эстетической нагрузки.

В Пространстве, Господом забытом,

Я – каждый день в бою открытом,

Поэтому пишу по-русски.

ПЬЕДЕСТАЛ

Я возносил тебя на пьедестал. Чтоб ты на нем стояла и блистала. И наконец вознёс. Но так устал, Что умер у подножья пьедестала. Твой свет погас. Я в тот же миг воскрес И свет увидел в солнечной короне. И полностью утратил интерес К твоей, меня измучившей, персоне. Я всю тебя испил. И мед, и яд. Стал горек мед. А яд – не убивает. На пьедестале – тьма. А говорят, Что свято место пусто не бывает…

КРОКОДИЛ И ДЕВОЧКА

Девочка эта в мой дом приходила

И говорила, что я – крокодил.

Разинул я страшную пасть крокодила

И девочку милую всю проглотил.

Внутри у меня она так запищала,

Что стенки желудка покрылись огнем:

– Милый, хороший! Начнем все сначала!

Что ж, я подумал, начнем, так начнем.

И снова в мой дом она долго ходила,

И снова твердила, что я – крокодил.

И снова разинул я пасть крокодила.

И снова противную всю проглотил.

И снова внутри она так запищала.

Что стенки желудка покрылись огнем:

– Милый, хороший! Начнем все сначала!

Я снова подумал: начнем, так начнем.

И снова в мой дом она долго ходила.

И снова твердила, что я – крокодил.

Но не разинул я пасть крокодила.

И девочку эту я не проглотил!

Тихо снаружи она попищала.

И слабый ее голосочек затих.

Я не хочу начинать с ней сначала.

Не перевариваю я таких.

РЫБКА

В сети многие попадалась, Только плавала налегке, Сквозь любую сеть прорывалась, Тихо плакала вдалеке. И попалась не в сеть, а в руки! Руку в реку я окунул – Приплыла в бессловесной муке, Не похожая на акул. Так прижалась она к ладони, Что зажегся в воде плавник! Рассыпайтесь, горячи кони! Я губами к реке приник! От реки отрываю рыбку – Рядом с сердцем она горит. И, выдавливая улыбку, – Задыхаюсь я! – говорит. Отрываю от сердца рыбку – Под водою моя рука – И выдавливаю улыбку... Покрывается льдом река.

*

Был же вечер не слухом, не сплетней, На бульваре горели цветы! Был же я – двадцатисемилетний, И семнадцатилетняя – ты! Ты, как свет на ладони, легка! И пока никакого мне дела, Что душа не вселилась пока В загорелое юное тело! Мы совсем не тоскуем о ней, А идем с тобой напропалую! Посреди площадей и людей Я тебя без оглядки целую. Лишь летящие линии рук – И в другом мы от всех измеренье! Ничего ты не видишь вокруг, Так вот и начинается зренье! Прозревает и зреет душа, Наполняется розовым светом. Только ты без нее хороша! Для чего она в возрасте этом? Будет пройден житейский ликбез, И начнется души возмужанье. А пока ты мне нравишься без Хоть какого-нибудь содержанья. Будет всё – цветостой, листобой. Будет холод осенний и зимний. А пока что одобрен тобой На виски мои выпавший иней. Всю идущую вслед молодежь Превзойдёшь ты талантом и светом. Но уже никогда не пройдёшь Ни за кем, как пылинка за ветром.

ЧУГУННАЯ ДЕВА

Я не стоял под баобабом,

Зато стоял под этой ню!

И потрясен ее масштабом,

И с баобабом не сравню!

Боюсь чугунного искусства,

Хочу вопросы задавать!

Оно должно какие чувства

У теплокровных вызывать?

Скажу, как брат, ослу и гусю:

Вы оба счастливы вполне,

А я любимую Марусю

Увидел в этом чугуне.

ВОСХВАЛЕНИЕ «ХВАНЧКАРЫ»,

ИЛИ ДАВАЙ ВДВОЁМ ПРОЙДЁМ ПО СЕНТЯБРЮ

Давай вдвоем пройдём по сентябрю.

Я о любви с тобой поговорю.

На ушки накрошу цветной лапши.

Не просто так, а ото всей души.

И будет эта яркая лапша,

Как ты в осенних красках – хороша.

Давай по сентябрю пройдём вдвоём.

И "Хванчкары" бутылку разопьём.

В аллейке, на сентябрьском ветерке.

Пускай твоя рука – в моей руке.

Я обращу внимание твоё

На то, что всё прозрачно бытиё.

Что дождь оставил капельки в траве.

А тополь топит листья в синеве.

В пластмассовых стаканах звона нет.

Зато вино имеет красный цвет.

Воспламенюсь. Ладонь сожму в кулак.

И выпью про себя за красный флаг.

Тому назад лет восемь или семь

Я был еще молоденький совсем.

Красней вина был красный мой пиджак.

И я не сочинял про красный флаг.

А в красном пиджаке, горячий сам,

Ходил по всем горячим адресам.

А вот теперь мне полных пятьдесят.

Руины СССР на мне висят.

Ношу повсюду драгоценный груз.

Поскольку был прекрасен наш Союз

А пиджачок давненько не ношу.

Куда ходил в нем – больше не хожу.

Но ежегодно в каждом сентябре

Вновь воскресит бес в моем ребре.

И в результате действий на ребро

Из моего героя прёт нутро.

И я себя на том уже ловлю,

Что я тебя, красивую, люблю.

И время есть до окончанья дня,

Чтоб ты влюбилась к вечеру в меня.

Но чтобы увидать финал игры,

Не хватит нам бутылки "Хванчкары".

А значит, будет их и две и три,

Цыпленок-табака, картофель-фри,

Дыханье листьев белоствольных рощ,

И вечер, превращающийся в ночь,

Четыре круглосуточных кафе.

И множество влюбленных подшофе.

Кавказец-продавец живых цветов

Средь ночи мир в цветы одеть готов.

И я всегда готов, как пионер,

Чтоб ты являла в мире всем пример.

А за цветами очередь стоит

Таких, как я. Но я-то хоть пиит...

В хвосте орут: зачем даешь по семь?

А продавец орет: хыватыт всэм!

Живые розы –страстные цветы!

А украшенье мира будешь – ты!

И поцелуи будут на миру,

И все, за что люблю я "Хванчкару"!

Люблю. При этом чувствую вину,

Что посвятил свои стихи вину.

И пиджаку. И флагу. И стране.

Еще тому, что истина в вине.

Еще себе. И собственной судьбе.

А должен был – единственной тебе.

А чтоб одной тебе все посвятить,

Должно мне фактов жизненных хватить.

На этом основанье говорю:

Давай вдвоём пройдём по сентябрю!

ИОСИФ,

ИЛИ ТРАМВАЙНЫЙ НАРОД

(МАЛЕНЬКАЯ ТРАГЕДИЯ)

Пела песню женщина в трамвае

Голосом Вахтанга Кикабидзе:

– Па аырадрому, па аырадрому

Лайныр прабэжал, как па судьбэ...

Милая, нетрезвая, родная.

Коренная наша сибирячка.

Продавщица? Штукатур? Доярка?

Из души и сердца состояла.

Запахом духов шибала шибко.

Бижутерией сверкала ярко.

Как она, бедняжка, надсаждалась,

Чтоб изобразить акцент грузинский,

Бархатный душевный баритон

Славного красивого Вахтанга!

Я не выдержал! Я ей ответил!

Я ответил голосом Кобзона.

"Артиллеристы, Сталин дал приказ!"

"Выпьем за Родину, выпьем за Сталина!"

"Нас вырастил Сталин".

Спел державным голосом три песни.

Громко спел. И тихо замолчал.

Замерли в трамвае пассажиры.

Стало слышно, как летают мухи

Сквозь пространство тихого трамвая

И штурмуют стекла понапрасну.

Тут моя приспела остановка.

Распахнулись двери на свободу.

Я спокойно вышел из трамвая.

И пошел туда, куда мне надо.

И в пространстве мира растворился

А народ трамвая вдруг взорвался

Криком небывало громким, страстным:

– О, вернись любимый наш Иосиф!

Наш Иосиф ясный и прекрасный!

На кого ты бедных нас покинул?!

Наш великий, мудрый, гениальный,

Дальновидный, скромный и родной!

Я, конечно, слышал эти крики.

Но решил на них не откликаться.

Потому что я предполагал.

Что народ трамвая страстно, громко

Из пространства мира вызывает

Не меня. Иосифа другого.

(Звать в трамвай меня или Кобзона

У народа не было резона).

А трамвай поехал по маршруту.

Бесконечно долго –круг за кругом.

Бесконечно долго –год за годом.

И всё время в нём звучала, песня.

Пела песню женщина в трамвае

Голосом Вахтанга Кикабидзе.

Ей никто уже не отвечал.

И народ трамвая не взрывался

Криком небывало громким, страстным

Весь народ трамвая тихо-тихо

Ехал-ехал и молчал-молчал.

Я в трамвай тот больше не садился.

Я пешком ходить предпочитаю.

А красивый белоснежный лайнер

В небесах летит, неся во чреве

Не трамвайный, а другой народ.

ОТВЕТ

Я сам поэт и русский патриот.

Не ржавый и надежный винт державы.

Негоже мне отказываться от

Самойлова и Окуджавы.

Да, я однообразен и убог

В пристрастиях. Иным быть не пытался.

А Межиров в Америку убег.

Но он в душе моей остался.

Перед фронтовиками я в долгу.

Воспитан так. И фразочкой крылатой

Я их вину измерить не могу.

Живу во всем сам виноватый.

Рубцов, Куняев, Юрий Кузнецов

Мне ближе вышеназванных. И все же

Отцы пусть предадут. А нам негоже.

Негоже предавать отцов.