13. Единство двух историй

История является не временной, но вечной, ничего не утрачивая из своих особенных и конкретных определений. Стало быть, тот самый индивид, который, с точки зрения этих определений, предстает действующим во времени как особенный субъект, движимый особенными мотивами (которые называются страстями, потому что в своей непосредственной партикулярности они отвергают универсальность разума (являющегося провиденциальным «здравым смыслом» Вико)), — рассмотренный глубже, как раз и является универсальным действующим лицом исторического процесса, или кузнецом мира наций. И, таким образом, он осуществляет истинную индивидуальность, которая является партикулярностью — но лишь поскольку она растворена в универсальности разума, или сознания, свойственного человеку. Ибо та индивидуальность, которая является элементом множества — и, в силу этого, чистой и простой партикулярностью, — не субъект (утверждающий сам себя), но объект, и предполагает субъект, с которым соотнесено это множество и который, в самом деле, может иметь перед собой лишь множество, чье единство, напротив, может быть только внутри него (субъекта). Но тот, кто говорит «индивидуальность», говорит «единство», и поэтому объективная индивидуальность — слово, лишенное смысла [1].

1 Относительно понятия индивида см. «Общую теорию духа». Гл. VII.

14. ДВЕ СТОРОНЫ (ВНЕШНЯЯ И ВНУТРЕННЯЯ) ЧЕЛОВЕКА

И действительно, человек может рассматриваться и всегда рассматривался, как мы уже видели, с двух глубоко различных сторон: с одной из них, он объект, и входит в состав природной реальности, и не способен на свободу — и, стало быть, не подводится под суждение, которое приписывает ему или отрицает ценность; с другой — тот самый человек, который глядит на природную реальность, и делает ее своей проблемой, и является в специфическом смысле человеком, отличая себя от всей природы; и не может не считать себя свободным (поскольку без свободы он не смог бы поставить себе проблему свободы — пусть даже для того, чтобы дать ее отрицательное решение); и действует и живет в мире, в котором не приостанавливается никогда одобряющее или порицающее суждение.

С первой стороны — которая не позволяет даже, чтобы была поставлена проблема истории, поскольку в этом аспекте сам человек есть природа — человек, который эмпирически предстает как действующее лицо истории, представляет себя как особенное среди особенных — как вещь среди вещей или (что, по сути дела, одно и то же) человека среди вещей и среди людей.

Со второй стороны, человек рассматривается уже не извне, а изнутри, где каждый из нас встречает и видит собственную человечность с ее потребностями и интересами, с чувством своей неизбывной свободы и вытекающего из нее долга; и тогда человек всегда является единством множества — единством, без которого множество (либо пространство, либо время, либо атомическая и механическая природа, либо история в пространстве и во времени) оказывается совершенно непонятным. Единством, которое в силу этого не дано ни при каких условиях трансцендирования. Единством, стало быть, бесконечным и вечным.