Мир партийных систем и партийные системы мира

С другой стороны, очевидно, что для сотрудничества с автократом оппозиционным контрэлитам нужно получать от него какие-то уступки, материальные бонусы, политические преимущества и т.д. Допустим, исходная договоренность состоит в том, что они все это получат. Но если режим остается авторитарным, то что гарантирует, что автократ в действительности выполнит свои обещания? У контрэлиты нет никаких ресурсов, которые позволили бы гарантировать их выполнение. На уровне плоской теоретической модели эти проблемы являются неразрешимыми. Но в реальной практике авторитарные режимы нашли способы их разрешения. И главный из них — это высокая волатильность и недоинституционализация партийных систем.

Так почему же электоральные авторитарные режимы не склонны к созданию партийных систем? Потому что возможный выход из проблем для авторитарного режима состоит в том, чтобы постоянно перетасовывать состав политических партий, участвующих в выборах. Наиболее пристально это исследовано на примере африканских стран. Африканские страны, как отмечали с некоторым недоумением исследователи, отличаются тем, что там в условиях авторитаризма очень часто встречаются системы с колоссальным превосходством доминирующих партий. Оппозиция всегда получает мало. Проходят выборы, превосходство доминирующей партии бесспорно. Но на следующие выборы выходит совершенно новая «партия власти» и совершенно новый набор оппозиционных партий. Так повторяется из раза в раз. И проблемы устранены. Ведь каждый раз все начинается заново.

Таким образом, институционализация партийной системы в действительности невыгодна авторитарному режиму, и он располагает механизмом, который позволяет ее избежать. Поговорив о том, почему авторитарных партийных систем так мало, мы перейдем к вопросу о том, каковы авторитарные партийные системы. На слайде даны распределения демократических и авторитарных систем, существовавших в 2009 г., по категориям. Как видим, из 18 авторитарных систем 14 были системами с доминирующими партиями.

 

Страны: BF Burkina Faso, BR Brazil, CI Ivory Coast, CL Chile, CM Cameroon, DJ Djibouti, DZ Algeria, EG Egypt, ET Ethiopia, GA Gabon, GM Gambia, GQ Equatorial Guinea, GT Guatemala, GY Guyana, ID Indonesia, KH Cambodia, MA Morocco, MX Mexico, MY Malaysia, MZ Mozambique, NG Nigeria, PY Paraguay, RU Russia, SG Singapore, SN Senegal, TN Tunisia, TZ Tanzania, YE Yemen , ZW Zimbabwe

То же самое в картинках. Вот (верхний слайд) демократические партийные системы в 2009 году. Это выжимка из тех трех графиков, которые уже были, просто здесь отсортированы только черные точки. А вот< (нижний слайд) авторитарные партийные системы. Черные точки — это существующие системы, крестики — важные исторические случаи. Кроме того, здесь есть еще и Россия. В России никогда не было демократической партийной системы, а теперь должен добавить, что не было и авторитарной партийной системы. На графике представлена констелляция, которую дали единственные выборы 2007 года. Мы можем, однако, пофантазировать на тему о том, какой была бы российская партийная система, если бы она институционализировалась в нынешнем качестве. И вот каковы ее ближайшие соседи — Эфиопия, Египет, Камерун, Нигерия, Йемен, Буркина-Фасо. На некотором отдалении — Гамбия и Камбоджа.

Вы можете обратить внимание на то, что не все авторитарные партийные системы относятся к категории систем с доминирующей партией. Это может выглядеть парадоксом. Объяснение можно извлечь из примера Марокко. Марокко является по многим параметрам традиционной монархией, властные полномочия короля там очень велики. Тем не менее там давно уже проводятся выборы, а сравнительно недавно они стали прямыми. Есть там и высоко фрагментированная многопартийная система. Преимущество лидирующей партии, «Истикляль», совсем невелико, и она не является «партией власти». Почему такое возможно? Потому что это авторитарный режим, в котором выборы не имеют решающего характера, то есть каковы бы ни были результаты этих выборов, власть всегда будет оставаться у короля. Конечно, королю все же нужно обеспечить поддержку своей повестки дня в парламенте. Но нет никакой необходимости опираться для этого на большую партию. В принципе, ему даже выгодно маневрировать между большим количеством очень маленьких партий, потому что чем больше партия, на которую опирается автократ, тем сильнее риск попасть от нее в зависимость.

В истории были важные прецеденты подобных партийных систем. И главным из них, конечно, является отнюдь не Марокко, а Германская империя с 1871 года до Первой мировой войны. Подобного рода партийная система складывалась в Австро-Венгрии. Если бы в России при царях проводились прямые выборы, то, вероятно, партийная система была бы такой же. Действительно, непрямые выборы в государственную думу в начале ХХ века именно такую констелляцию и давали.

Но это в прошлом. Главная черта современного электорального авторитаризма состоит в том, что формально выборы являются решающими, формально они действительно определяют состав национальной исполнительной власти и проводимую политику. Поэтому нас не должно удивлять то, что колоссально преобладающим типом современных партийных систем, существующих в условиях электорального авторитаризма, являются системы с доминирующей партией.

Вот наиболее длительные случаи электорального авторитаризма за послевоенную историю. Здесь неправильно указаны годы для Сенегала, должно быть не 1967-89, а 1978-98. Но на положение Сенегала в таблице это существенно не влияет. Конечно, за всю историю человечества (не только за послевоенный период) самый длительный случай электорального авторитаризма — это Мексика. Там выборы на многопартийной основе проводились с 1940 по 1994 г. Все это время Мексика оставалась системой с доминирующей партией. Чтобы объяснить такую длительность существования мексиканской авторитарной партийной системы, очень многие авторы обращаются к ее функциям.

После победы революции в Мексике образовался довольно обширный класс так называемых каудильо, каждый из которых располагал собственными независимыми политическими ресурсами. Они воевали между собой. В конце концов, выделился победитель, которого звали Каллес (Plutarco Elías Calles), установивший вполне традиционную персоналистскую диктатуру. Но перед ним стояла задача загнать всех остальных каудильо в какую-то структуру, которая позволила бы их контролировать. А поскольку тогда, в 20-е годы, уже знали, что такое политические партии, их загнали в партию, которая называлась Национально-революционной. Важной роли эта партия в функционировании мексиканского авторитаризма тогда не играла. Последующих президентов Каллес назначал лично. Это были видные каудильо, которых за лояльность награждали президентским постом на небольшой срок. Постепенно Каллес, как говорится, уверовал в собственную непогрешимость, отошел от дел и назначил президентом Карденаса (Lázaro Cárdenas) в расчете на то, что все останется по-прежнему. Карденас, однако, обратил внимание на то, что Каллес делами не занимается, да и приказал его арестовать. Во время ареста Каллес читал, как говорят, «Майн кампф» в испанском переводе. Он политическую практику немецкого нацизма не пытался повторить в Мексике, но вот интересовали его на старости лет всякого рода европейские интеллектуальные течения. После этого перед Карденасом встала задача консолидировать режим, который раньше носил персоналистский характер, но теперь его безвозвратно утратил. Для Карденаса это был вопрос политического выживания. Тогда и возникла идея трансформировать Национально-революционную партию в реальный институт, через который проходил бы процесс чередования власти в Мексике. А раз политическая партия была институционализирована в этом качестве, то возникла и необходимость проводить выборы на квази-соревновательной основе. Этот механизм оказался достаточно устойчивым. Я думаю, не надо объяснять, что он уникален. Нигде, кроме Мексики, такого не только не происходило, но и не могло произойти. И когда говорят об электоральном авторитаризме, используя мексиканский пример, то, с одной стороны, это правильно, потому что это исторически самый важный случай, а с другой стороны, это неправильно, потому что на какой бы иной случай мы не посмотрели, ничего подобного тому, что происходило в Мексике, мы не обнаружим.

А что мы обнаружим? В основном, персоналистские диктатуры, в которых автократы чувствовали себя настолько уверенно, что им не нужно было прибегать к механизму постоянной чистки партийной системы. В силу наличия у них колоссальных политических ресурсов, они могли себе позволить воспроизводить старые институциональные формы, не подвергая их постоянной перетряске и не испытывая опасений перед перспективой впасть от них в зависимость. Конечно, наиболее яркий пример — это второй по продолжительности случай, Сингапур. Этот режим всегда был персоналистской диктатурой: и при Ли Куан Ю (Lee Kuan Yew), который его создал, и при нынешнем премьере — сыне Ли Куан Ю. Это высоко репрессивный режим. Что отличает Сингапур от других режимов электорального авторитаризма, так это то, что там нет коррупции. В частности, там нет электоральной коррупции, то есть не фальсифицируют результаты выборов. Вы, вероятно, спросите — а как так? Как это возможно, что правящая Партия народного действия получает все места (а в течение длительного времени она получала буквально все места в сингапурском парламенте), но фальсификаций нет?

Так уж устроены сингапурские выборы. Во-первых, в Сингапуре практически нельзя критиковать правительство в промежутках между выборами. Там очень жесткие законы о диффамации, за диффамацию следуют штрафы, измеряемые сотнями тысяч долларов. Очень многие сингапурские политики сталкивались с тем, что стоило им что-то сказать о каком-то чиновнике, как они сразу же попадали под суд за диффамацию. После суда они становились банкротами, потому что это дорого — заплатить штраф, оплатить судебные издержки и заплатить адвокатам. Кроме того, там очень популярны экономические преступления. Причем наказания за экономические преступления (прежде всего, уклонение от уплаты налогов) тоже очень жесткие. И есть такая любопытная закономерность, что люди, которые начинают участвовать в политике с оппозиционной стороны, вскоре бывают замечены в уклонении от уплаты налогов. Значит, в промежутках между выборами делать ничего нельзя. Избирательная кампания в Сингапуре продолжается 9 дней. В течение этих 9 дней оппозиционные партии могут вести кампанию. Назначаются выборы всегда неожиданно. В результате примерно в половине округов — а в Сингапуре используется мажоритарная система — вообще не выдвигаются оппозиционные кандидаты. Там побеждают представители Партии народного действия, потому что только они в выборах и участвуют. Ну, кстати, всем кандидатам выделяется бесплатное время на телевидении. Каждая из оппозиционных партий в течение этих 9 дней получает по 4-7 минут. Так что, как видите, электоральный авторитаризм может существовать совершенно без фальсификаций на выборах.

Демократические и авторитарные системы с доминирующей партией — это одно и то же. Это не так. Авторитарные режимы располагают набором специальных инструментов, с помощью которых удерживается политическая монополия. Другое дело, что вы можете задаться вопросом: а как вообще возможна система с доминирующей партией в условиях демократии? Есть несколько моделей. Если взять реально существующие партийные системы, то Южно-Африканская Республика и Намибия, бесспорно, являются электоральными демократиями. В ЮАР Африканский национальный конгресс (АНК) получает колоссальное большинство голосов и мест на выборах, которые расцениваются как честные и свободные. В частности, там нет ограничений на регистрацию политических партий и кандидатов. Почему это получилось? Потому что АНК играл ведущую роль в освободительной борьбе против апартеида. В ходе этой борьбы не возникло, если не считать зулусского движения, никаких существенных политических расколов. Поэтому, ну да, черные южноафриканцы любят свою партию, она принесла им пользу, она пользуется авторитетом. Размывается ли эта политическая монополия? Перед последними выборами в ЮАР было много разговоров о том, что там возникает серьезная оппозиция. Она не возникла. Это медленный процесс. Его медлительность лучше всего иллюстрирует пример старой индийской партийной системы. Ситуация во многом аналогичная. Индийский национальный конгресс завоевал свой авторитет в борьбе за независимость. Практически, он надолго стал синонимом политическим нации. Система просуществовала 40 лет, но затем ушла в прошлое.

Япония — это уникальный случай. Она не вписывается ни в ту модель, которую я охарактеризовал, ни в какие-то другие модели, которые из данной совокупности эмпирических наблюдений можно было бы вывести.

Япония - демократическая. Почему там так получилось? Я полагаю, ввиду уникальности случая, значительную роль в объяснительной модели должны играть внешние факторы. Если называть вещи своими именами, то Соединенные Штаты прямо настаивали на том, чтобы две основные правые политические партии, которые конкурировали в Японии в начале 50-х годов (и конкуренция между ними была очень жесткой), объединились. Соединенные Штаты опасались, что иначе там придут к власти социалисты, а японские социалисты были достаточно левыми. Из институциональных факторов я бы выделил длительное использование избирательной системы, которая поощряла внутрипартийную конкуренцию, так называемой системы единого непереходящего голоса (SNTV). Вообще-то, я не склонен придавать такого рода факторам решающее значение, но понятно, что в воспроизводстве ведущего положения Либерально-демократической партии в Японии эта избирательная система сыграла важную роль. Избирательные системы, поощряющие внутрипартийную конкуренцию, снижают фрагментацию. Это можно наблюдать на примерах Мальты, Ирландии, да и США.

Вторая распространенная иллюзия — это то, что эволюция авторитарной партийной системы в конечном счете ведет к институционализации демократии. Демонтаж авторитаризма, как правило, сопровождается разрушением порожденных им квази-демократических институтов. Это не исключает того, что какие-то из них выживают и продолжают существовать в условиях демократии. Роль авторитарного наследия может быть важной и не всегда отрицательной. Однако выживание авторитарных партий сопровождается полным обновлением всего контекста, в котором они функционируют, и сами они становятся существенно иными. Единственный пример, когда набор политических партий, существовавших при авторитаризме, был почти полностью унаследован демократией — Мексика. Это можно было бы списать на уникальность случая, на то, что исключительно устойчивая партийная система задала такую инерцию, которую оказалось трудно преодолеть. Но я бы сказал, что хотя мексиканский переход к демократии часто рассматривают как очень успешный, там существуют искусственные ограничения на развитие многопартийности. Сейчас они уже не препятствуют тому, чтобы квалифицировать Мексику как демократию, но за счет этого партийная система искусственно поддерживается в подмороженном состоянии.

Третье заблуждение — это то, что электоральный авторитаризм облегчает переход к демократии. Понятно, что источником мифа является опыт так называемых цветных революций, которые правильно, вероятно, называть электорально-индуцированными революциями. С одной стороны, некоторые цветные революций произошли в странах, которые уже были демократиями (например, режим Кучмы в Украине не был авторитарным). С другой стороны, в некоторых странах цветные революции произошли, но не привели к установлению демократии. Из недавних примеров — это Киргизия. Будет ли там демократия, мы не знаем.

Собственно, почему электоральный авторитаризм должен облегчать демократизацию? Да, самые недавние его образцы действительно подталкивают к мысли, что это более мягкая форма авторитаризма. Может быть, поскольку автократ не так репрессивен, как в условиях, скажем, коммунистического режима, то возникают условия для демократизации, она легче происходит? Но нет. Если мы еще раз посмотрим на список наиболее устойчивых примеров электорального авторитаризма, то найдем, например, режим Сухарто (Muhammad Suharto) в Индонезии, который носил чрезвычайно репрессивный характер. Мы найдем режим Стресснера (Alfredo Stroessner) в Парагвае, в свое время — один из самых репрессивных в Латинской Америке. Мы найдем бразильский режим, который на ранней фазе, когда эта система функционировала особенно успешно, носил вполне репрессивный характер. Нет оснований для того, чтобы приписывать электоральному авторитаризму какую-то большую мягкость по сравнению с неэлекторальными типами авторитаризма.

Как квалифицировать электоральный авторитаризм? Здесь существуют два основных подхода. На слайде перечислены основные авторы, которые их представляют. С одной стороны, есть мнение, что существуют, во-первых, «настоящие» демократические режимы, во-вторых — «настоящие» авторитарные, а в дополнение к ним — «гибридные». По выражению одного из авторов, это «серая зона демократии». С комической последовательностью этот подход реализован, на самом деле, не у ученых, которые здесь процитированы, а в рейтинге политических режимов, который публикует журнал «The Economist». Там все сделано для удобства инвесторов. Демократии — это очевидные демократии; авторитаризм — тоже такой, что не поспоришь (например, Северная Корея или Куба); а все остальное — «гибридные режимы». Что инвесторам, конечно, приятно. Альтернативный подход состоит в том, что эти режимы являются замаскированными диктатурами, если принять термин, который использует Брукер (Paul Brooker) в своей, в общем-то, детской книге. Но устами младенца глаголет истина. Содержательно мне этот подход близок, хотя, как вы могли заметить, я использую термин «электоральный авторитаризм». Это — разновидность авторитаризма, а не отдельный тип политических режимов.

Если мы рассматриваем электоральный авторитаризм как гибридный режим, как отдельный тип в классификации политических режимов, то у нас возникает потребность выделить единство этого типа эмпирически. Но на материале авторитарных партийных мы такого единства не наблюдаем. За сходством внешних форм — то есть за преобладанием систем с доминирующей партией — не стоит никакого содержания, раскрытие которого дало бы результат более интересный, чем банальная констатация «где политическая монополия, там и партийная гегемония». Если электоральная составляющая авторитаризма и выполняет какие-то задачи, помимо презентации режима во внешнем мире, то эти задачи — совершенно разные в разных странах. Это — множество, включающее в себя массу персоналистских диктатур и военных режимов, общность между которыми создается их авторитарной природой, а не присутствием электоральных институтов. А авторитарные партийные системы до меня мало кто исследовал. Увы, в науке есть мнение, что если объект никого не заинтересовал, то, может быть, он того и не стоит. Похоже, что так. Авторитарные партийные системы – это эпифеномены авторитаризма.