1 курс / История медицины / istoria_psyhiatrii

Совершенно небывалое оживление в психиатрической литературе первого десятилетня XX века имело своим содержанием, во-первых, критику крепелиновского учения, во-вторых, дальнейшую разработку его идей. Прежде всего, основное положение Крепелина — подразделение болезней преимущественно по их исходу — возбуждало со стороны многих протест. Из русских психиатров возражал против этого Корсаков и, особенно энергично, Сербский, который указывал на то, что сам Крепелин, впадая в странное логическое противоречие, допускал для известного числа случаев (8—13 %) раннего слабоумия, возможность выздоровления. «Оказывается, таким образом,— говорил Сербский, — что, болезнь, главным признаком которой выставляется исход в слабоумие, может заканчиваться вполне благоприятно: получается слабоумие без слабоумия. Паппенгейм заявил на годичном собрании немецкого психиатрического общества в Берлине (1908), что значительное число больных, которым в Гей-дельбергской клинике Кренелин в свое время поставил диагноз раннего слабоумия, выздоровело; на том же съезде Мейер из Кенигсберга указал, что в четверти всех случаев этой болезни можно рассчитывать, если не на полное выздоровление, то, но крайней мере, на исчезновение всех симптомов на долгие годы. Число таких наблюдений стало быстро увеличиваться. И когда через несколько лет раннее слабоумие исчезло из обихода, переименованное в схизофрению, догмат о неизлечимости этой болезни уже оказался значительно поколебленным. Подобно Сербскому, многие другие ученые Западной Европы высказывали аналогично суждение о принципиальной недопустимости классификации болезней по их исходам. Положение, что «тождественнный исход не есть доказательство тождественности болезни», находит нужным серьезно опровергать и Ясперс. Несмотря на все эти отрицательные и ограничительные суждения, позиция Крепелина оказалась жизненно прочной и наука пошла по указанному им пути. Что же касается вышеуказанного принципиального противоречия, то оно легко разрешается, если, по примеру Блейлера, слово «исход» заменить термином «тенденция». «Тенденция, — как говорит Гуревич, — есть некоторая постоянная величина, свойственная данному болезненному процессу и, как таковая, может и должна войти в его нозологическую формулу».

Учение о маниакально-депрессивном психозе также натолкнулось на резкую критику или на упорное замалчивание. Большинство авторов продолжало рассматривать манию и меланхолию отдельно. Большинство возражений сводились к тому, что даже, если признать манию и меланхолию заболеваниями, крайне склонными к рецидивам, то все же нельзя включать их безоговорочно в циркулярный психоз. Таковы были взгляды Зоммера, Менделя, Циэна, Пильча и многих других. Более близко к Крепелину стоял А. Вестфаль, обработавший отдел периодических психозов в учебнике Бинсвангер — Зимерлинга. Во Франции Режи, Ремон  и другие совершенно игнорировали германского клинициста. Однако, в коллективном учебнике Балле  уже звучат несколько иные ноты: мания, меланхолия, периодические. случаи и циркулярный психоз рассматриваются, как звенья одной и той же однородной патологической цепи. Вышедший в том же году учебник Рог де-Фюрсака проводит воззрения Крепелина.

Наиболее выдающиеся представители итальянской психиатрии, Бьянки и Танци, продолжают строго отличать простую манию (даже в ее рецидивирующей или периодической форме) от маниакально-депрессивного психоза.

Всецело в духе Крепелина была обработана эта тема в учебниках Вейгандта, Фурмана и Эшле. В Англии идеи Крепелина почти полностью были проведены в учебнике Пэтона.

Русские психиатры старшего поколения сдержанно отнеслись к реформе психиатрии вообще и к концепции маниакально-депрессивного психоза в частности. В посмертной книге Корсакова, в учебниках Чижа, Ковалевского вседело отстаивается старое понимание аффективных психозов. Особенно был резок в своей критике тот же Сербский, который так энергично нападал на раннее слабоумие. Он говорил, что маниакально-депрессивный психоз — чисто симптоматическая группа, отличающаяся только своей обширностью и расплывчатостью. Это, по его мнению, имеет свои удобства, и, если бы эта группа была еще обширней, напр., просто «психическое расстройство», то удобство и простота были бы еще значительней. Но, благодаря именно этому условию, данная диагностика является совершенно неопределенной, не отвечая на ряд вопросов, ответы на которые раньше давали общепринятые обозначения — мания, меланхолия, периодическая меланхолия, циркулярный психоз, острая паранойя, аменция. Поэтому, — говорил Сербский, — диагностика — маниакально-депрессивный психоз — представляет шаг назад. Это в данное время такая же мода, как и на Dementia praecox; мода вероятно продержится еще несколько лет, и затем, надо думать, учение Крепелина будет переработано коренным образом .

На другую сторону вопроса обратил внимание в своей критике Жолли (1896): «неясно, — говорит он, — почему случаи меланхолии, наступающие как раз в климактерическом периоде, должны считаться только меланхолией и ничем другим, и почему для их обозначения достаточно этого преобладающего симптома, в то время как одинаково протекающие состояния других возрастов должны пожучить совсем иное объяснение?». Гитциг (1898) считал понятие периодичности у Крепелина примененным неправильно, с чем соглашался Пильч, Розенбах  и другие. Бехтерев с самого начала отнесся скорей сочувственно к обобщению Крепелина, так как еще в 1891 году он в своей классификации отнес в одну группу как простые психозы (меланхолию, манию), так и периодические формы и циркулярный психоз.

В 1909 г., возвращаясь к этому вопросу в связи с разбором идей Крепелина, он рассматривает эти формы как родственные и включает их в одну общую группу маниакально-меланхолического помешательства. Начиная приблизительно с 1910 г., учение о маниакально-депрессивном психозе стало постепенно закрепляться повсюду. Не только в Германии, где работы Вейгандта, Нпссля, Гауппа  прозвучали в этом споре своего рода заключительным словом, но даже во Франции, благодаря горячей защите Дени и Камю, маниакально-депрессивный психоз приобрел убежденных сторонников. В России к учению Крепелина примкнули сперва Бернштейн, а потом Суханов. К этому времени уже успели обозначиться результаты многочисленных статистических катамнестических изысканий, предпринятых в различных странах; этим путем, предуказанным Крепелином, все более и более выяснялась и оправдывалась позиция молодой психиатрической школы.

2. Дальнейшие фазы в развитии учения о маниакально-депрессивном психозе. Работы Дрейфуса, Вильманса, Шпехта.

История психиатрии Каннабих Ю.

В дальнейшем границы маниакально-депрессивного психоза расширялись все больше и больше. В его состав вошла прежде всего инволюционная меланхолия. Одним из первых, высказавшихся за такое слияние, был Тальбицер (1905) Ч Но вопрос получил окончательное разрешение после выхода в свет обстоятельной монографии Дрейфуса (1907), проверившего катамнезы случаев, которым в Гейдельберге был поставлен диагноз меланхолии. Он лично разыскивал и исследовал многих больных, собирал сведения у родственников, изучал архивы. Оказалось, что большинство таких меланхоликов выздоровело, и у всех без исключения при тщательном изучении анамнеза молено было точно установить типичные циркулярные симптомы в прошлом. На основании такого течения (отличающегося иногда лишь несколько большей продолжительностью позднего приступа по сравнению с приступами молодого возраста), на основании исхода и полного совпадении всех основных симптомов, Дрейфус 77 из 79 обследованных им случаев решительно причислил к маниакально-депрессивному помешательству. Ни разу автор не мог найти «выздоровления с дефектом», столь типичного для обычных случаев раннего слабоумия, и только в 8 % он наблюдал присоединение артериосклероза, в виде специального ослабления психических функций, не имеющего ничего общего с меланхолией. Работа Дрейфуса, явившаяся большим научным событием первого десятилетня нового века, встретила самый живой отклик. Несмотря на возражения Бумке, случилось то, что предсказывал Крепелин в своем предисловии к книге Дрейфуса: «старая клиническая картина меланхолии, несомненно одна из самых старых во всей психиатрии, повидимому совершенно исчезнет как форма болезни».

Дальнейший шаг к расширению границ маниакально-депрессивного психоза сделал Вильманс, включив в его рамки сравнительно легкие колебания настроения, описанные Соллье под названием периодической неврастении, — термин, которым он думал заменить обозначение Кальбаума и Геккера — циклотимия. В этом же смысле высказывался Дени (1908) и Суханов (1908); оба эти автора кроме того решительно говорят о циклотимической конституции и, таким образом, прем незаметных переходов, границы маниакально-депрессивного психоза сливаются с одной из разновидностей нормального человеческого характера. Учение о циклотимии, как о смягченной форме маниакально-депрессивного психоза, вскоре было принято психиатрической наукой.

В 1908 г. была сделана в высшей степени оригинальная попытка включить в рамку маниакально-депрессивного психоза хроническую паранойю. Именно этим путем Шпехт думал разрешить кардинальный, по его выражению, вопрос об этиологии, патогенезе и клиническом месте первичного помешательства. В своей работе Шпехт указывает на то, что у каждого параноика можно найти главнейшие симптомы маниакального возбуждения — повышенное самочувствие, самоуверенность, отвлекаемость. Шпехт полагает, что направление бреда при всех вообще психозах обусловливается характером преобладающего аффекта; при паранойе аффект состоит из комбинаций возбуждения и угнетения, т. — е., иначе говоря, паранойя является особой разновидностью «смешанных состояний», свойственных маниакально-депрессивному психозу. Указанные мысли Шпехта не встретили сочувствия, но вскоре, после работ Бирнбаума, Беге, Зелерта, Голла, Кречмера происхождение параноического бреда на основе аффективных переживаний перестало казаться невероятным. Этот интересный вопрос, в связи с изучением тюремных психозов и с огромным оживлением интереса к реактивным состояниям, сделался во второе десятилетие двадцатого столетия одной из очередных проблем теоретической психиатрии.

3. Учение об эпилепсии в эпоху Крепелина.

История психиатрии Каннабих Ю.

Вот коренные, принципиально важные вопросы, которые придали эпохе Крепелина ее наиболее характерные черты. Но не было ни одной темы, имеющей хоть какое-нибудь отношение к науке о душевных болезнях, на которую деятельность великого клинициста не наложила бы своего отпечатка. Едва прикоснувшись к вековой загадке истерии, он высказывает ряд глубоких соображений, связывающих эту проблему с коренными проблемами биологии. У истеричного переход аффекта в движение сохраняет свой примитивный характер. Это — задержка в развитии; при сильнейших аффектах и у нормальной личности могут появиться имеющиеся у каждого в рудиментарном состоянии непроизвольные оборонительные движения. Таким образом, истерия в руках Крепелина была включена в прочные рамки психобиологических исследований, получивших начало в идеях Дарвина.

Эпоха Крепелина получила в наследство обширный материал об эпилепсии. После Жана Фальре, впервые наметившего понятие о «скрытой эпилепсии» (1861), этим вопросом занимались английские и американские авторы. Одна из наиболее значительных работ принадлежит англичанину Адиссону («Клинические заметки об эпилептическом помешательстве», 1866). В Германии об этом вопросе писал Крафт-Эбинг в Allg. Zeitschr. f. Psych. (1868) я в своей «Судебной психопатологии». То, что раньше известно было под именем «мимолетной мании»—mania transitoria, стало все более обнаруживать свою истинную сущность по мере изучения эпилептического помешательства. Решительный шаг вперед в этом направлении сделан был, когда за эту тему взялся молодой, безвременно погибший Замт. Ему принадлежит наиболее полное и обстоятельное описание психических эквивалентов эпилепсии. В 1875 г. в У томе Arch. f. Psychiatr. появилась его работа: «Формы эпилептического помешательства». Замт утверждал, что эпилептические психозы представляют специальный вид скоропреходящего душевного расстройства; это своеобразный эквивалент эпилептического припадка. Эпилептический психоз характеризуется своими психическими симптомами, их способом развития и дальнейшим течением, при чем для диагностики вовсе не является необходимостью наличие в анамнезе обычных припадков падучей, которые к тому же сами по себе не могут служить доказательством эпилептической природы болезни. Замт указал на страх как на один из характерных признаков психической эпилепсии. От него не ускользнула частичная амнезия, столь важная не только в диагностическом, но и в судебно-медицинском смысле. Ему также принадлежит художественный анализ эпилептического характера, — нетерпимости, раздражительности, неискренности этих бедных эпилептиков, которые ходят «с молитвенником в кармане, со словами благочестия на устах и с бездной лукавства на деле».

Замт, невидимому, был человек совершенно исключительных дарований. Замечательно, что он как бы предвидел будущие судьбы своей любимой науки. «Клинически хорошо очерченные группы случаев, — говорил он, — представляющие одинаковый ход развития, одинаковую симптоматологию, исход и клиническое течение — должны будут послужить со временем для выделения настоящих болезней». Он был противником теории единого психоза, выдвинутой впервые Целлером, поддержанной Гризингером и Нейманом. Он говорил: «существует столько же отдельных психозов, сколько отдельных легочных или инфекционных болезней». Павел Замт (1844—1875) был ассистентом в Шаритэ у Вестфаля, подавал огромные надежды, но но трагической случайности (заражение крови при вскрытии трупа) умер, не достигши 32 лет.

Учение Замта об эпилептическом помешательстве было разработано впоследствии главным образом Крепелином, Ашаффенбургом и Гауппом. Характерными симптомами болезни эти авторы считали: немотивированные колебания яастроения, сумеречные и делириозные состояния с аффектами страха и гнева и с наклонностью к разрушительным актам. В состав эпилептического психоза школа Крепе-лина включила почти без остатка всю диспоманию, скоропреходящие депрессивные состояния, сутяжные вспышки, немотивированную агрессивность. В силу этого границы заболевания сделались несколько неопределенными и расплывчатыми. Циэн отказывался ставить диагноз эпилептического психоза при отсутствии типичных припадков падучей. Зиммерлинг, Волленберг, Рекке также не соглашались с таким расширенным пониманием эпилепсии. Все это заставило серьезно заняться диференциальной диагностикой эпилептического психоза. Были указаны следующие опознавательные пункты:

1) Быстрое начало и конец сумеречного состояния с преобладанием аффектов гнева и страха, при наличии устрашающих галлюцинаций и с наклонностью к насильственным актам — говорят за эпилепсию.

2) Полное прояснение сознания и параллельно с этим исчезновение всех других психопатологических признаков— говорит за эпилепсию.

3) Периодичность и однотипность таких приступов — говорит за эпилепсию.

Особое место занимает проблема о более длительных бредовых состояниях у эпилептиков, напоминающих паранойю. Возникал вопрос о возможности комбинации двух заболеваний (Меюс, Холлос). В противоположность этому было высказано мнение, что хроническое бредовое состояние может быть проявлением самой эпилепсии (Дейтерс, Генриксен, Муратов). Далее были приведены некоторые наблюдения, заставлявшие предполагать возможность комбинации между эпилепсией и маниакально-депрессивным психозом. Все эти вопросы, крайне трудные с точки Зрения нозологической психиатрии, где каждая болезнь представляет собой как бы отдельную «сущность», значительно легче поддаются решению, если стать на консти-туционологическую точку зрения. Тогда можно допустить, что эпилептическое помрачение сознания как бы вызывает наружу конституциональные механизмы, таящиеся в глубине данной личности.

4. Учение о наследственности.

История психиатрии Каннабих Ю.

С начала XX века, в эпоху Крепелина, совершенно иной облик, чем раньше, приняло учение о наследственности. Экспериментальный метод, который совершенно неожиданно удалось приложить к этой области, привел к образованию новой отрасли знания — генетики. Сперва в Англии, а потом в Германии основаны были специальные кафедры, институты, периодические издания. Прежние расплывчатые и приблизительные понятия стали приобретать отчетливые признаки истинно научных концепций. В темной области появились как бы полосы света. Это произошло после того, как в 1900 г. Коренс, де-Фриз и Чермак извлекли из забвения Грегора Иоганна Менделя (1822 —1884), открытия которого подали повод к крупным дебатам в учении о наследственности. С этого времени в биологии началось значительное оживление. Но если бы законы скрещивания Менделя были разысканы в «Брюннской естественно-научной летописи» 1866 года хотя бы десятилетием раньше или проникли бы в психиатрию еще при жизни их творца, они не могли бы послужить толчком для новых подступов в изучении наследственности при душевных болезнях. Живительное действие этого толчка стало возможным, только начиная с эпохи Крепелина, когда были очерчены (хотя быть может еще суммарно) настоящие нозологические классы. При прежних поверх-ностно-симптоматологических группах—меланхолии, мании, аменции—влияние менделизма не дало бы ничего существенного. Теперь же в психиатрии были найдены какие-то «наследственные единицы» (Erbeinheiten), судьбу которых можно было до некоторой степени прослеживать из одного поколения в другое.

Еще вне всякой зависимости от нового течения, связанного с именем Менделя, при помощи одной только более тщательно собранной и разработанной статистики, начиная с 1895 г., подвигалось вперед постепенное упразднение полиморфной наследственности с ее неограниченными трансмутациями. Одна из первых работ в этом направлении принадлежала Дженни Коллар (1895). Но особенно большое значение имело исследование Дима (1905). Он изучал сравнительное наследственное отягощение у душевно-здоровых и душевно-больных, и получил совершенно неожиданный результат, что обе группы почти ничем не отличались одна от другой: наследственное отягощение здоровых выражалось в 66,9%, наследственное отягощение душевно-больных — 77%.

Названные работы, а также исследования Тигеса (1907), Юдина (1907), Вагнера-Яурегг (1902), Шоломовича (1913) совершенно разрушили наивную, по выражению Марциуса, статистику прежних времен. В 1904 г. Штромайер призывал к совершенно новым методам исследования, а Бинсвангер говорил, что все учение о наследственности надо начинать сначала. Вместо подсчета отвлеченных и сухих цифр исследователи обратились к конкретной и живой действительности, к наблюдению над целыми семьями, где есть душевно-больные, к генеологическим изысканиям. Эти обновленные исследования разбились на несколько групп или тем:

1. О психозах братьев и сестер («Метод братьев и сестер») писали Юдин (1907), Шлуб (1910), Альбрехт (1912), Шуппиус (1912) и другие.

2. «Метод прямых нисходящих поколений», основанный Зиоли в 1885 г., сразу дал важные результаты для установления факта однородности передаваемых по наследству психозов. Зиоли впервые наметил группы психозов, как бы исключающих друг друга. Этот вопрос, одно время сильно интересовавший исследователей, подвергается усиленной разработке в настоящее время. Между прочим, Зиоли ни разу не наблюдал, чтобы от душевнобольных родителей рождались идиоты и эпилептики, как это должно было быть по соображениям Мореля.

3. Вопрос о взаимоотношений различных болезненных единиц привлекал к себе особенный интерес исследователей (Форстер—1901, Штромайер—1904), при чем были попытки установить антагонизм между маниакально-депрессивным психозом и схизофренией. По мнению некоторых ученых циклотимия, истерия, паранойя, психопатические личности и дегенеративные синдромы образуют одну группу, которой резко противопоставляется раннее слабоумие. Эти наблюдения были в общем подтверждены Крепелином, Гауппом, Ашаффенбургом, Липманом, Бумке. В 1907 г. Пильч указал, что в семьях с маниакально-депрессивным психозом периодическое течение наблюдается и в случаях других психозов. Он же обратил внимание на якобы полный антагонизм между маниакально-депрессивным психозом и прогрессивным параличей, и вообще невросифилисом (наблюдение, не подтвердившееся впоследствии в полной мере). Оршанский и Чиж указывали на несовместимость органических заболеваний сифилитического происхождения и невропатической наследственности явно дегенеративного типа. В 1907 г. Пильч обратил внимание на некоторую связь между прогрессивным параличей у родителей и ранним слабоумием у детей. Но в общем итоге следует сказать, что несмотря на ряд ценных работ—Плаута, Демме, Крейхгауера, Ремма, Германа, Пильча, Юниуса, Арнта, Юдина и многих других,— вопрос об антагонизме различных групп психозов между собой еще не может считаться в достаточной степени выясненным.

В 1907 г. энергичное начало посемейному обследованию душевно-больных положил Зоммер. С 1911 г. начались замечательные генеалогические исследования Рюдина. В 1922 г. вышла книга Гоффмана, представляющая наиболее полное исследование о наследственности при душевных болезнях.

По словам Ясперса, все современные изыскания подобного рода должны рассматриваться как программы дальнейших работ; по самой сути дела здесь необходимы наблюдения, простирающиеся на десятки лет; более точные ответы на многочисленные вопросы о наследственности даст нам ближайшее и в еще большей степени — отдаленные поколения исследователей.

Надо с сожалением признать, что по самому существу этой темы, вопросы наследственности не смогут быть разрешены ныне живущим и ближайшим поколением исследователей.

5. Сотрудники Крепелина: Ниссль, Альцгеймер, Бродман.

История психиатрии Каннабих Ю.

Некоторые представители анатомического направления в психиатрии (последователи Мейнерта и вся школа Вернике в полном составе) упрекали Крепелина в том, что у него психиатрия «без мозга»: слишком много внимания клинике, слишком мало—патологической анатомии. Верно, что Крепелин не любил необоснованных гипотез и пустых фантазий на патолого — анатомические, физиологические и анатомо-топографические темы. Подобно Гуддеяу, когда этому ученому задавались вопросы по диагностике и прогностике, Крепелин нередко останавливал анатомические мечтания своих учеников коротенькой отрезвляющей фразой: «этого мы не знаем». Но все же, к середине и особенно к концу его деятельности всем стало ясно, что обвинения анатомов, как совершенно несправедливые, Крепелин мог бы легко отпарировать, лишь назвав имена трех своих крупнейших сотрудников: Ниссля, Альцгеймера, Бродмана.

«Ниссль — основатель и творец анатомии душевных болезней, — говорит Шпильмейер. — В лице Ниссля психиатрия получила основу для создания того, чего она долгое время была лишена в противоположность соматической медицине, а именно: патологическую анатомию, вкачестве критерия для естественного разграничения душевных болезней». Ниссль появился в то время, когда господствовало значительное разочарование по вопросу об анатомии психозов. Сделалось очевидным, что асеопиационные волокна Мейнерта так же мало могут что-либо объяснить, как и самые ассоциации. В эпоху господства идей Вирхова было естественно придти к заключению, что только гистопатология клетки в состоянии пролить свет на природу заболеваний мозга. Соответственно этому Бернард Гудден, по совету Ганзера, в 1884 г., объявил конкурс на тему: «патологические изменения нервных клеток в коре». Премию получил двадцатичетырехлетний студент, Франц Ниссль (1860—1919). В течение целого ряда лет, он был сотрудником Крепелина в Гейдельберге, а с переездом Крепелина в 1903 г. в Мюнхен, занял его кафедру; в 1918 г. он вновь присоединился к своему бывшему патрону в только что открытый германский Институт для психиатрических исследований.

Выдающимся сотрудником в великой работе Ниссля по гистопатологии мозговой коры был Алоиз Альцгеймер», — так начинает Крепелин биографию человека, который был не только сотрудником Ниссля, но и самого Крепелина в его великой работе.

Алоиз Альцгеймер (1864—1915) после университетских лет в Берлине, Тюбингене и Вюрцбурге, начал занятия психиатрией во Франкфуртской больнице, где директором был Зиолли, а вторым врачом — Ниссль. Последний нашел в лице Альцгеймера ценнейшего помощника. С 1895 г. и почти до конца своей жизни Альцгеймер работал рука об руку с Крепелином. В Мюнхене он развивает грандиозную деятельность замечательного исследователя и учителя. Оценку его значения для психиатрии лучше всего сделать словами самого Крепелина.

«В восьмидесятых годах XIX столетия психиатры знали только грубые изменения головного мозга — кровоизлияние, размягчение, опухоли и происходящие отсюда перерождения проводящих путей. Это был первый период в патологической анатомии психозов и, конечно, этого было недостаточно. Второй период наступил, когда новые методы окраски волокон открыли картину обширных микроскопических изменений. Этим изменениям одно время придавали слишком большое значение. К этому периоду и относится вступление Ниссля и Альцгеймера на научное поприще. Задачи обоих исследователей были до некоторой степени различны: Ниссль обращал преимущественное внимание на общую патологию мозговой коры. Альцгеймер пытался применять новые точки зрения к определенным болезненным расстройствам коры. Он был убежден в том, что этим путем удастся со временем дать психозам такое же патолого-анатомическое освещение, какое дает наука всем без исключения соматическим заболеваниям. Альцгеймер работал над патологической анатомией психозов, руководствуясь теми задачами, которые ставила ему клиника. Разумеется, вся работа Альцгеймера была бы почти сведена на нет, если бы клиническая психиатрия оставалась поарежнему на той поверхностно-симптоматологической позиции, на которой она была в руках Шюле, Крафт-Эбинга, Циэна. Крепелин, очертив однородные группы, этим самым дал возможность рассчитывать и на сколько-нибудь однородные анатомические находки. Последние вскоре были добыты, и с ними наступил современный нам период в патологической анатомии психозов.

Совершенно естественно, что первые исследования Альцгеймера были направлены на наиболее отграниченные и сравнительно полнее изученные клинические процессы: прогрессивный паралич и артериосклероз. Его работа о параличе—«Гистологические исследования о диференциальном диагнозе прогрессивного паралича»—должна быть названа классической. Альцгеймеру удалось установить окончательно, что анатомическая сущность этой болезни состоит в сочетании двоякого рода изменений, а именно: воспалительных явлений в мелких сосудах мозга и в распространенной гибели форменных элементов при одновременном разбухании глин. Таким образом, была дана возможность анатомически отделить прогрессивный паралич от клинически сходных заболеваний, артериосклеротических, алкогольных, сифилитических. Отныне можно было ставить диагноз на секционном столе, т.е. делать то, что давным давно делал каждый прозектор и гистопаталог при всех других заболеваниях человеческого организма.

В 1906 г. на съезде психиатров в Тюбингене Альцгеймер сообщил об открытой им новой болезни, отличающейся и клинически и патологоанатомически от всех известных до тех пор процессов,—особом виде старческого слабоумия, начинающемся только несколько раньше, чем это бывает обычно. Медленно и постепенно развивается глубокое поражение памяти, ослабление интеллекта, при чем рано появляются очаговые симптомы — расстройство речи, агнозия и апраксия. Микроскоп показывает крайне характерное утолщение и склеивание между собою внутриклеточных фибрилл с образованием особых фигур в виде клубков («болезнь Альцгеймера»).

Третий талантливый сотрудник Крепелина, Бродман (Korbinian Brodmann, 1868—1918), приобрел мировую известность своими открытиями в области гистологии мозговой коры. Его работы установили совершенно новые взгляды на тончайшую архитектонику мозга. Бродман начал свои выдающиеся исследования в 1902 г. и в течение ряда лет издавал их под общим заглавием «Beitrage zur histologischen Lokalisation der Grosshirnrinde». В 1909 г. вышла его замечательная книга Vergleichende Lokalisati-onslehre der Grosshirnrinde in ihren Prinzipen dargestellt auf Grand des Zellenbaues. На основании огромного сравнительно-анатомического материала, Бродман подразделяет поверхность мозговых полушарий на множество до 50) более или менее автономных участков (так называемых area), отличающихся один от другого по клеточному строению и, следовательно, по функциям. Френологические фантазии Галля, отвергнутые в свое время из-за их примитивности и грубости, углубленные Бродманом, получили таким образом значение непреложного научного факта. Странным образом, Бродман в течение многих лет не мог добиться признания: берлинский университет отказал ему даже в приват-доцентуре. Только содействие Гауппа в Тюбингене, а через несколько лет призыв Пфейффера занять место прозектора в Нитлебене, дали возможность Бродману несколько устроить свою судьбу. Когда в 1918 г. Крепелин пригласил его в мюнхенский Исследовательский институт, мечты Бродмана о научной работе, казалось, осуществились сполна. Но, к сожалению, уже через несколько месяцев этот крупнейший исследователь трагически погиб от случайного заражения крови (22 августа 1918 г.) .

6. Достижения эпохи Крепелина в практической психиатрии: постельный режим, упразднение изоляторов.

История психиатрии Каннабих Ю.