книги2 / 891052368

не когда-то, а сейчас». Одновременно событие «сдвига» дает импульс к различению и тем самым – к конкретности, открывая человеку ценность дисциплины (в мышлении, поступках).

Итак, и Хоружий, и Бибихин – яркие представители антропологического подхода в философии и методологии науки, сложившегося в этой сфере философского познания в 1970–1980 гг. Изучение науки как сферы социальноантропологической и духовной практики развивали М.К. Мамардашвили (трактат «Стрела познания»), В.С. Библер, В.С. Степин, Л.А. Микешина, А.П. Огурцов, В.М. Розин. Сегодня в русле данной методологической стратегии ведут свои исследования В.Н. Порус, И.Т. Касавин, Б.И. Пружинин, Т.Г. Щедрина. В контексте антропологического поворота в философии и методологии науки феномен науки выступает одной из практик (наряду с философией, религией, искусством) предстояния человека себе/миру/Богу. Субъект науки – это не только «когнитивная машина» и «наблюдатель», но и личность, способная быть причастным бытию существом, не имеющем «алиби в бытии» (по М. Бахтину).

Познание реальности человеком – это пограничная ситуация введения в

мир нового знания и закономерностей. Умение сосредоточиться на главном – это важнейшее искусство ученого. Бибихин был убежден, что «научное откры-

тие – не снятие вопросов, а усовершенствование их архитектуры, отпадение многих старых, но появление еще большего числа новых, с большей тонкостью, с высшей остротой» [3, с. 146].

Научное познание дает человеку – субъекту научно-исследовательской деятельности – экзистенциальное осознание исполненности жизни. История философии, история науки, история религии, история искусства, история как творчество рассматриваются Бибихиным как аналитика человеческого существования, как время поиска полноты бытия, как обретение опыта вне опоздания к празднику жизни, жизни как цветения, жизни как успеха (от успеть, стать, воплотиться). В человеческой жизни он видит два уровня: «время нужды» и уровень «времени поиска полноты бытия». Научное познание как форма антропологической практики сочетает в себе три оправдания/осмысления: онтодицею, антроподицею и теодицею. Ученый, исследуя природную и социальную реальность, открывает для себя перспективу видения себя в соотнесении с такими феноменами, как Универсум, Бытие, Бог. Отказываясь от личностного, ученый производит акт отказа от самого себя. Хоружий описал поведение человека, отказывающегося от экзистенциального существования, термином «латон» (от греч. – lathon, «скрывающийся», «замыкающийся от бытия») [4, с. 58]. В рамках существования человека-Латона формируются целые сообщества и идеологии, избегающие трансценденции, практикующие именно «забвение», «затемнение». Хоружий отдельно разбирает типы социальноантропологического поведения Латона (латонов). Он опознает Латона в поведении людей авторитарно-тоталитарных политических режимов, в структурах деятельности людей общества потребления [4, с. 59].

Ученые, отказывающиеся от критерия истины, предметности и проблемности научного познания, движутся по сценарию Латона, превращая науку в имитацию сущего. Иначе говоря, научное познание может стать как практикой

542 Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

обогащения (Человек как сообщество топик), так и практикой безумного производства «убледненных» образов мира и человеческого бытия, инструментом эвтаназии человеческого рода.

Важность философско-гуманитарного наследия Бибихина и Хоружего для философии и истории науки, отмеченная в заключение доклада, проясняется в том, что мышление ученого (так же как философа, верующего, поэта и т.д.)

– это всегда опыт трансценденции, требующий мужества поиска истины, дисциплины или аскезы ума. Искусство научного познания состоит в претворении как экзистенциальных, так и социально-исторических интенций в ясную науч-

но-исследовательскую программу.

Исследуя экзистенциально-антропологическую сущность процесса научного познания, мы приходим к тому, что оно стремится не только удостоверить бытие, обнаружить его проблемы, но и утвердить веру и надежду человека на лучшее бытие, где есть место истине, смыслам, ценностям, свободе, дружбе, справедливости, пониманию, творчеству.

Литература

1.Фонарь Диогена. Проект синергийной антропологии в современном гуманитарном контексте / отв. ред. С.С. Хоружий. М.: Прогресс-Традиция, 2010. 960 с.

2.Бибихин В.В. Энергия. М.: Институт философии, теологии и истории Св. Фомы, 2010. 485 с.

3.Бибихин В.В. Пора (время-бытие). СПб.: «Владимир Даль», 2015. 365 с.

4.Хоружий С.С. Как обходиться без бытия, или механика Латона // Вопр.

философии. 2013. № 10. С. 50–66.

Исторические типы научной рациональности В.С. Степина и философия как строгая наука Э. Гуссерля

Шиян А.А.

Кандидат философских наук Российский государственный гуманитарный университет

Москва Россия

УДК 1(091)

Философия сознания Э. Гуссерля рассматривается с точки зрения исторических типов научной рациональности В.С. Степина. Автор обосновывает тезис, что Гуссерль разрабатывал «философию как строгую науку» в основном в рамках неклассического типа рациональности, в соответствии с которым он обращает особое внимание на средства исследования объекта и формулирует идеалы собственной деятельности. В современную эпоху постнеклассической рациональности была выявлена их социальная природа как институциональных норм академической научности.

Ключевые слова: исторические типы научной рациональности, сознание, метод, идеал, Степин, Гуссерль.

Historical types of scientific Rationality by V.S. Stepin and philosophy as a strict science by E. Husserl

Shiyan A.A.

PhD in Philosophy

Russian State University for the Humanities Moscow, Russia

In the text E. Husserl’s philosophy of consciousness is considered from the point of view of historical types of scientific rationality by V.S. Stepin. The author substantiates the thesis that Husserl developed «philosophy as rigorous science», mainly within the framework of a non-classical type of rationality. According to which he pays special attention to the means of object research and formulates the ideals of his own activity. In the modern era of the post-nonclassical type of rationality, their social nature has been revealed as institutional norms of academic scientific character.

Key words: Historical types of scientific rationality, consciousness, method, ideal, Stepin, Husserl.

Вячеслав Семенович Степин выделил три исторических типа научной рациональности: классическая (соответствующая классической науке), неклассическая (соответствующая неклассической науке) и постнекалассическая [1, с. 286–290].

Эдмунд Гуссерль в начале ХХ в. разрабатывает проект философии как строгой науки, в основе которой должно лежать феноменологическое понимание сознания [2]. Задача доклада – рассмотреть гуссерлевский проект философии как строгой науки с точки зрения выделенных Степиным типов рациональности.

Классический тип рациональности, в основе которого лежит элиминирование всего, что относится к субъекту познания, лишь отчасти представлен в гуссерлевском подходе к изучению сознания. Несмотря на то, что феноменологические исследования сознания основаны на личном опыте, Гуссерль полагает необходимым условием достижения знания редуцирование всего психического, мимолетного, субъективного и случайного в сознании. Гуссерль во введении в

первую книгу «Идей к чистой феноменологии и феноменологической философии» определяет феноменологию как науку о сущностях, а не о фактах сознания [3, с. 20–21]. Интересно отметить, что концепт сущности и связанные с ним выражения «сущностная интуиция» и «сущностные свойства» являются одними из основных терминов феноменологии Гуссерля. Термин «сущность» имеет явные метафизические коннотации и возможно поэтому практически не используется в современных исследованиях по философии науки и эпистемологии. Тем не менее Степин использовал концепты «сущность» и «сущностные связи» для характеристики теоретического уровня исследования [1, с. 194–196].

Однако сказать, что Гуссерль работает в рамках классического типа рациональности, нельзя, прежде всего потому, что классический тип рациональности не подразумевает рефлексии над средствами и операциями познающего

544 Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

субъекта. Гуссерль же не просто изучает сущностные феномены сознания, но и специально рассматривает методы их изучения. Речь идет в данном случае об эйдетической редукции и о сущностном созерцании.

Можно отчасти утверждать, что Гуссерль развивает свой проект философии как строгой науки в рамках неклассического типа рациональности, в котором эксплицируются средства познания объекта. Гуссерль практически во всех своих работах обосновывает и разрабатывает методы собственного исследования сознания. К ним относятся прежде всего эпохé и редукция, сущностное созерцание (сущностная интуиция) и интенциональный (рефлексивный) анализ. Именно в сущностной интуиции, как считает Гуссерль, усматривается основное свойство сознания – интенциональность [4, S. 14].

Гуссерль оценивает разрабатываемую им методологию исследования сознания в соответствии с неклассическим типом научной рациональности как условие достижения истинного знания. Он считает, что только феноменологическая методология позволяет постичь подлинные сущностные свойства сознания. И при этом Гуссерль отрицает возможность изучения сознания с помощью других средств, которыми пользовались его современники. Речь идет прежде всего о так называемых эмпирических психологах.

Гуссерль как бы забывает, что интенциональность вовсе не была им впервые усмотрена в сущностной интуиции, а была воспринята от своего учителя Ф. Брентано, который ввел интенциональность как характеристику основного свойства психических феноменов. И именно это понятие интенциональности развивал Гуссерль в собственных исследованиях. Так, в Пятом «Логическом исследовании» он вполне в духе Брентано выстраивает иерархию интенциональных переживаний (актов) сознания. В отличие от Брентано, для которого основополагающим психическим феноменом являются акты представления, Гуссерль в основание сознания кладет объективирующие акты, к которым относятся в том числе и акты восприятия.

Собственный вклад Гуссерля в понимание сознания обусловлен прежде всего тем, что он понимал сознание как познающее, причем объекты познания могут быть трансцендентны сознанию. Исходный познавательный акт для Гуссерля – это акт восприятия, поскольку в нем предметы (в широком смысле) могут быть даны так, как они есть в действительности. В этом случае для характеристики интенциональности важен не только предмет, данный сознанию, но и предмет, который при этом подразумевается. Гуссерль фиксирует этот момент уже в Первом «Логическом исследовании», различая, во-первых, акт, предмет и значение, во-вторых, интенцию значения и интенцию осуществления значения. Подразумеваемый предмет при этом определяет актуально данный предмет, накладывая некоторые ограничения на саму данность предмета. Речь идет о том, что процесс данности (восприятия) предмета протекает в зависимости от того, какой сущностный тип предмета подразумевается. Так, пространственноматериальные предметы мы, согласно Гуссерлю, воспринимаем не так, как живые организмы, и не так, как людей в качестве социальных личностей. Гуссерль делит во второй книге «Идей к чистой феноменологии и феноменологической философии» действительность на три региона (материальные вещи, живые ор-

ганизмы и социальные личности), каждому из которых соответствует свой тип данности предметов и свои сущностные закономерности. Позже Гуссерль пишет также об эстетическом регионе, регионе нравственности, регионе права и т.д., однако их детальной проработкой не занимается.

В связи с заявленной темой важно обратить внимание, что один и тот же предмет может восприниматься как предмет разных регионов. Например, человека мы можем воспринимать на приеме у врача как некий живой организм, а в ходе повседневной коммуникации – как личность. Этот выбор определяет сознательные инструменты, которые будут задействованы в том или ином случае, и, соответственно, определяет категориальный аппарат и конкретизирует методы, которые требуются для изучения сознания. Так, при исследовании восприятия Другого человека Гуссерль вводит особого типа редукцию – примордиальную редукцию – и понятие аналогизирующей апперцепции для характеристики этого процесса. Следовательно, можно сделать вывод, что Гуссерль развивает проект феноменологии в рамках неклассического типа рациональности, в рамках которого эксплицируются связи между средствами изучения объекта и знаниями об объекте. При таком взгляде, ситуация в феноменологии напоминает ситуацию в квантовой механике. Если мы исследуем восприятие человека как материального предмета, то в поле нашего внимания не попадают все особенности восприятия живого человека и человека как личности, мы их редуцируем.

При этом Гуссерль также размышляет об ответственности философаученого, прежде всего перед самим собой, в деле достижения истины. Именно эта ответственность заставляет его проводить бесконечные уточнения собственных достижений и постоянно проводить разъяснения собственной позиции. Для этого философу, как и любому другому ученому, требуется «одиночество душевной жизни», предоставляющее свободу внутренних размышлений. Другими ценностями, которыми осознанно руководствовался Гуссерль в собственных исследованиях, является недопустимость скептицизма и борьба с ним, а также необходимость передачи собственного учения, в ходе которого ученик прикладывает собственные усилия и является активным воспроизводителем [5, с. 66–69]. Однако Гуссерль не рассматривал эти ценности в социальном аспекте и не обращался для их обоснования к внутренним научным отношениям. Это также характерно для неклассического типа рациональности, в рамках которого не предполагается анализировать связь между ценностями, которыми ученый руководствуется в собственном творчестве, и институциональными социальными нормами. Но это не означает, что этих связей не было. Их рассмотрение и анализ осуществляется исследователями третьего, постнеклассического периода рациональности. Так, В.А. Куренной в статье «Уединение университетского философа» [5] показывает, что идеалы науки, которые Гуссерль считал необходимыми для себя и которым неуклонно следовал, являлись институциональными научными нормами XIX – начала XX вв. Именно поэтому современники критиковали феноменологию Гуссерля за что угодно, только не за стремления к истине «в одиночестве душевной жизни», не за борьбу против скептицизма и психологизма, и не за стремление к методам активного обучения своей фило-

546 Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

софии. Эти нормы были впервые декларированы в работе Вильгельма фон Гумбольдта «О внутренней и внешней организации высших научных заведений в Берлине» и к концу XIX – началу XX вв. стали само собой разумеющимися для немецкого академического сообщества. Но только сегодня, в эпоху постнеклассической рациональности эти нормы и их связь с конкретными научными (и философскими) исследованиями стали предметом самостоятельного изучения.

В заключение хочу заметить, что, как было показано в данном сообщении, концепция трех типов рациональности Степина позволяет осуществить более глубокий анализ феноменологии Гуссерля путем выявления историкосоциального контекста науки его времени.

Литература

1.Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техник: учебное пособие. М.: Контакт-Альфа, 1995. 384 с.

2.Гуссерль Э. Философия как строгая наука // Гуссерль Э. Избранные работы. М.: Изд. дом «Территория будущего», 2005. С. 185–240.

3.Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга 1. М: Академический проект, 2009. 489 с.

4.Husserl E. Ding und Raum. Vorlesungen 1907 // Husserliana XVI. Herausgegeben von Ulrich Claesges. Den Haag: Martinus Nijhoff, 1973. 432 S.

5.Куренной В.А. Уединение университетского философа // Логос. 2007.

№6 (63). С. 63–74.

Историческая память vs коллективная память в концепции М. Хальбвакса

Пилюгина М.А.

Кандидат философских наук Институт философии РАН Москва, Россия

УДК 165

Историческая память является особой формой осмысления прошлого, обращенной к социальным, культурным, историческим содержаниям. Отсутствие ее общеупотребительного определения свидетельствует не только о междисциплинарном характере проблемы, но и о сложности понимания ее специфики и критериев выделения. Для данной цели проанализировано соотнесение исторической и коллективной памяти в концепции М. Хальбвакса.

Ключевые слова: память, воспоминание, субъект, опыт, событие, смысл, понимание, историческая память, коллективная память, прошлое.

Historical memory vs collective memory at the conception of M. Halbwachs

Pilyugina M.A.

PhD in Philosophy

RAS Institute of Philosophy

Moscow, Russia

Historical memory is a special form of comprehension of the past, addressed to social, cultural, historical contents. The absence of its commonly used definition indicates not only the interdisciplinary nature of issue, but also the difficulty of understanding its specifics and criteria for identification. For this purpose, the correlation of historical and collective memory in the concept of M. Halbwachs has been analyzed.

Key words: memory, remembrance, subject, experience, event, meaning, understanding, collective memory, historical memory, past.

Несмотря на актуальность и множество исследований по проблеме исторической памяти, вопрос о ее понимании как особой форме осмысления прошлого остается открытым. Самое общее определение соотносит ее с формированием, сохранением и передачей знаний о прошлом [1]. При этом смысл и содержание понятия «историческая память» часто используется в синонимичном или близком смысле понятию «коллективной памяти». В связи с этим важно рассмотреть одну из первых концепций – Мориса Хальбвакса, выдающегося социолога XX в., ученика Э. Дюркгейма. Разрабатывая проблематику социальных групп, институтов, отношений и их функций, он с необходимостью обратился к близким категориям из смежных дисциплин экономике, истории, психологии и др.

Опыт занимает одно из центральных мест в работах Хальбвакса. Объектом социологии для него являются коллективные способности и факты когнитивной, ментальной природы – восприятие, представление, мышление, память, эмоции, сознание и т.д. В отличие от коллективной психологии, где исследуются групповые и социальные всеобщности – представления, их проявления в разных сферах жизни и формах деятельности, – социология рассматривает идеи

имеханизмы их формирования, включая индивидуальные и ситуативные аспекты. Такая социологическая рефлексия направлена на коллективное сознание

имышление, являющиеся органическим продуктом «социальной солидарности» субъектов, которые ими обладают; она включает элементы психологические и морфологические, то есть представляющие внешнюю форму соответствующих институтов (традиции, регламенты и материальные атрибуты) [2]. Такое организмическое понимание предполагает изменчивость и подвижность, в том числе вызванные временными или пространственными факторами.

Психологические аспекты занимают важное место в концепции памяти Хальбвакса, напрямую связанной с пониманием и теми факторами, которые способствуют его наступлению в процессе социальной жизни субъекта. Он анализирует два ее типа – индивидуальную и коллективную. Находятся они в постоянном взаимодействии: с одной стороны, индивид, являясь представителем социальной общности, остается уникальной личностью, дополняя общее содержание памяти, которая определяется социальными рамками понимания; с другой стороны, в самопонимании и самоидентификации в процессе жизни он

548 Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

опирается на представления и смыслы, сформированные группой, к которой он принадлежит. В этом смысле индивидуальные, коллективные образы и представления могут иметь как персональный, так и безличный характер. Границы их подвижны, хотя характер знаний отличается. Личная память автобиографична, создает внутренние опоры человека, она ярче, насыщенней, имеет эмоциональное значение, в то время как коллективная, представляя группу, является внешней, более широкой, отстраненной, схематичной и описательной. Последнюю Хальбвакс, наряду с социальной, определяет в том числе и как историческую.

Коллективная память организуется благодаря социальным рамкам, которые способствуют формированию целостных представлений. Они образуют конвенции, ориентиры понимания и действия, оформляют знания и смыслы, важные для группы, интерсубъективным, типичным, обезличенным и доступным образом – правила, традиции и «формы социального представления, как понятие, схема или символ» [3, с. 116]; помогают направлять и фиксировать на них внимание, обращаясь к необходимым воспоминаниям. Принадлежность к социальной группе не только определят роль и место в ней индивида, но способствует идентификации себя и других ее членов пониманию и коммуникации. Речь приобретает значение не только естественной когнитивной способности, но в силу своей социальной природы – и инструментальное: «речь – это орудие понимания» [3, с. 116]. Конвенции на основе понятий и их комплексов являются устойчивыми базовыми элементами коллективной памяти.

При этом коллективная память невозможна без индивидуальной, так как является результатом соглашений и деятельности ее членов. Кроме того, она не является единой: разные социальные группы имеют разные смысловые рамки в силу их опыта и причастности, которые определяют понимание и важность содержаний. Социальные группы формируются на основании различных признаков – родственные, профессиональные, религиозные, национальные и т.д. Их влияние и вовлеченность в развитие и содержание индивидуальной памяти различно, в том числе по мере взросления и осознанности индивида, но совокупность участия в различных социальных группах определяет ракурс понимания прошлого и создает основы для целостной самоидентификации. Нация является самой широкой группой и в силу включения в нее очень различных общностей (за редким исключением) не имеет прямого влияния, создавая общий контекст понимания. Индивидуальная память начинает взаимодействовать с социальной с момента сознательной коммуникации и вовлеченности в социальное взаимодействие, связанное наличием общих личных историй. Так создаются «коллективные время и пространство и коллективная история» [4, с. 24].

Человек соотносит свои знания и действия по степени сходства и общности с опытом, имеющимся у него и у представителей его группы [3, с. 105]. Социальный опыт и время являются той основой, на которую накладывается индивидуальная память, организуя и в некоторой степени контролируя ее. Хальбвакс отмечает, что переданные данные о событиях, не важно из каких источников – устно, из литературы художественной, научной или периодической, фотографий и т.д. – несмотря на то, что они являются результатами и частью кол-

лективной памяти, без личной связи с ними представляют для индивида внешние, «оторванные» знания. Это пустые рамки, а не память, которая складывается из воспоминаний, представлений, впечатлений, эмоций, и в этом смысле она ситуативна, субъективна и в некотором смысле фрагментарна. Воспоминания становятся образами, обращаясь к уже имеющимся, то есть к прошлому. В этой связи важно значение и содержание знания передаваемого и приобретаемого лично: «Наша память опирается не на выученную, а на прожитую историю» [4, с. 23]. Работа памяти, обращение к прошлому представляют собой реконструкцию, воссоздание, дополнение и обновление воспоминаний как личных, так и представителей наших групп, имеющих связанные личные истории и согласующиеся смысловые основы.

Воспоминания являются живыми, они подвержены изменениям во времени, что расширяет личные горизонты понимания, уточняет, корректирует или восстанавливает связи и смыслы явлений, их содержание и значение. Это происходит в силу причастности к ним как самого индивида, его личных переживаний и опыта, так и других членов группы, которые были их свидетелями и участниками: «Коллективный опыт, гораздо более устойчивый, лучше организованный и гораздо более обширный, чем его собственный» [3, с. 93]. Объединенные и обогащенные таким образом воспоминания представляют динамическое единство, влияя на всю систему и общность воспоминаний о данном предмете, человеке и т.д. Тем самым происходит личный рост и изменение понимания себя. Важным оказывается значение не столько исторически значимых, сколько повседневных событий. Социальные рамки не являются и не воспринимаются как искусственные, они формируются естественно в результате живой истории, в совокупности личного опыта представителей социальных групп.

Проблема памяти рассматривается социологом в соотношении со временем, во взаимосвязи прошлого и настоящего в жизни индивида и группы. Наследование традиций и знаний через поколения определяется вовлеченностью и важностью членов группы для индивида, создавая основы для включения их в память личную. Но они всегда несут и следы своего времени, с одной стороны, обеспечивая преемственность, а с другой – осложняя понимание. При этом Хальбвакс отмечает важность прямого контакта поколений-времен, который осознается человеком только по мере взросления, обращения к воспоминаниям и встречи с опытом, ранее казавшимся внешним и далеким [4, с. 28]. Через них осуществляется связь и передача опыта. Коллективная память жива до тех пор, пока живы носители данных ценностей, идей, моделей деятельности. В зависимости от уклада жизни срок этот разный и может различаться и пространственно. Например, город более динамичен, в то время как в деревнях можно обнаружить действующие социальные рамки и память, которые, казалось, уже остались в прошлом. В переходные периоды, отмеченные изменением общества, социальных групп, институтов, их стремлений, человек может оказаться между различными социальными рамками, которые могут или органично объединиться со временем, наладив диалог поколений, или создавать новую социальную среду.

550 Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

Таким образом, на наш взгляд, можно увидеть два уровня понимания исторической памяти и истории. С одной стороны, личная история связана и включена в историческую канву реальности, с другой стороны, историческая память не обращена к индивиду, предполагает включение нескольких поколений, она шире по содержанию и значению, представляет собой «багаж исторических воспоминаний», «это заимствованная память, она мне не принадлежит» [4, с. 17]. Событие входит в историческую память, когда оно еще живо в воспоминаниях, даже если его значимость осознается за рамками личных воспоминаний и впечатлений, хотя для осознания и понимания его значения необходимо время. Потрясения разного характера – национальные, социальные, экономические, политические – происходят в истории редко, но они выделяются ярче других событий и в случае, если «одновременно видоизменяют жизнь каждого» [4, с. 40], становятся важным периодом в личной и коллективной истории. Историческая память в форме национальной хранит информацию о специфических чертах и особенностях эпохи, об исторических событиях и фактах. Она может помогать соотносить воспоминания и этапы жизни с важными историческими периодами и явлениями, но остается внешней, не создает целостного контакта и не формирует контекста, достаточного для индивидуальной и коллективной памяти. Такие знания, не являясь результатом индивидуального опыта, могут быть лишь представлены, в то время как воспоминания рождаются из непосредственного переживания. «Коллективная память не совпадает с историей» [4, с. 41].

Литература

1.Грибан И.В. Историческая память как исследовательская проблема: анализ современных подходов // Бюллетень науки и практики. 2016. № 11 (12).

С. 334–342.

2.Хальбвакс М. Индивидуальное сознание и коллективный разум // Хальбвакс М. Социальные классы и морфология. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2000. С. 155–168.

3.Хальбвакс М. Социальные рамки памяти / Пер. с фр.; вступит. ст. С.Н. Зенкина. М.: Новое издательство, 2007. 348 с.

4.Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М.: Новое литературное обозрение, 2005.

С. 16–50.

Междисциплинарность и дисциплинарность в гуманитарном знании

Междисциплинарность и прорехи нововременной интеллектуальной парадигмы (полемические тезисы)

Фатенков А.Н.

Доктор философских наук Национальный исследовательский

Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского Нижний Новгород, РФ

УДК 167

Критически рассматривается матрица междисциплинарности и нововременная интеллектуальная парадигма как таковая. В эпицентре критики механистическое сочетание редукционистской простоты и эклектичной сложности. Вычерчивается траектория возможного и желательного перехода к качественно иной, нередукционистского толка интеллектуальной парадигме.

Ключевые слова: междисциплинарность, мета-методология, нововременная интеллектуальная парадигма, редукционистская простота, эклектичная сложность.

Interdisciplinarity and Gaps of the Modern Intellectual Paradigm

(Polemical Theses)

Fatenkov A.N.

DSc in Philosophy

Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod

Nizhny Novgorod, Russia

The interdisciplinary matrix and the modern intellectual paradigm as such are critically examined. At the epicenter of criticism is a mechanistic combination of reductionist simplicity and eclectic complexity. The trajectory of a possible and desirable transition to a qualitatively different, non-reductionist, intellectual paradigm is drawn.

Key words: interdisciplinarity, meta-methodology, modern intellectual paradigm, reductionist simplicity, eclectic complexity.

Междисциплинарность есть мета-методологический прием и принцип, своего рода инструмент инструментов, претендующий на преодоление затруднений, возникших в ходе актуализации и эволюции нововременной (модерновой) научной парадигмы.

Модерн (берущийся здесь и далее с включенным в него постмодерном) отказался от присущей традиционной культуре ставки на элитарность, на решающую роль гениев, не нуждающихся для создания шедевров в каком-то инструменталистском подспорье, отличном от эксклюзивно оформляемого содержания в каждом из произведений. Гениальность выказывает себя неповто-

552 Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

римым стилем – органичным сопряжением того, что сделано, с тем, как это сделано. Новое время подменяет стиль методом – относительно индифферентным к любому содержанию набором достаточно простых приемов, правил и инструментов, – сцепляя его посредством «простоты» с эгалитарной установкой, согласно которой, в частности, в процессе получения и накопления знаний должны быть задействованы все здравомыслящие люди, даже если они и не наделены особыми талантами.

Тактические успехи нововременной науки (научной рациональности) поначалу скрывали ее фатальный стратегический изъян. Заключается он не столько в априорной исчерпаемости эвристических ресурсов редукционистской простоты (на что паллиативно и среагировала «междисциплинарность»), сколько в заведомой невозможности корректного осмысления и описания собственно научным способом всякого уникального сущего, иначе говоря, всего того, что не является лишь элементом какого-то статистически значимого множества. Прибегнуть к использованию метода, пусть самого тонкого и изощренного, – значит засвидетельствовать неспособность схватить познаваемое сразу и целиком, всеобъемлюще, с нередукционистской простотой. Метод есть пошаговое вспоможение для аналитически (рассечением целого на части) познающего – и одновременно поэтапно-поступательная помеха без каких бы то ни было гарантий ее устранения. Мы никогда не сможем убедиться в том, что в полученном содержательно оформленном знании отсутствуют инструменталистские примеси. Расчет на то, что правильный метод избавит нас от большинства накопленных и приобретаемых заблуждений, оборачивается тем, что к неустранимому «идолу рода» – скорее всего и не являющемуся ни заблуждением, ни огрехом, ни фетишем – подстраивается, и тут уже нет сомнений, идол методологии.

Научный инструментарий схватывает не само конкретно сущее (вне зависимости от величины оного), а только отношения между орудийно снятой с него копией и исследователем в одной (случай классической науки) или в нескольких (случай постклассической науки) системах координат. Модерновый методологизм никак не позволит выйти за рамки реляционизма и гегемонии аналитических процедур. Синтез здесь вторичен, реактивен, а по мере нарастания постклассических тенденций он трансформируется в сугубо механистическую сборку и пересборку фрагментарных смыслов, о чем оповещает нас, в частности, акторно-сетевая теория.

Методологический прессинг особенно досаждает социальногуманитарному знанию. Инструменталистски ангажированная антропология имеет дело с донельзя редуцированным материалом, с останками человека, с мумией, а не с живым экзистирующим существом. Человеческий индивид сделался рабом орудия, посредством которого намеревался преодолеть свою природную ограниченность. В социальных теориях на место субъекта, инициирующего какие-то отношения и как-то реагирующего на другие, но при этом не отождествляющего себя ни с одними из них, ни с их комбинацией, приходит посредник, медиатор, находящийся в полном подчинении у системы отношений и готовый транслировать любую информацию и любые образцы поведения безотносительно к их содержательному наполнению. И даже если новейшие

теории общества адекватно отображают специфику нынешней общественной практики, пусть адекватность и прячется в них за моделями конструктивистского дискурса, то и тогда возмущает угодничество, с которым социальная наука принимает диктат посредничества, а стало быть, и диктат денег, этого универсального медиатора. Некогда раскритиковав персонифицированный авторитет, нововременная рациональность откровенно пасует перед авторитетом анонимным. Вместо критики новейших форм капитализма (запал критицизма в модерновой рациональности, видимо, иссяк, а скорее, изначально был однобоким и дозированным) на-гора выдаются беззастенчиво конформистские концепции «посткапиталистического» общества. Все они, в статусе сценических актов и эпизодов, без труда вписываются в социальную трагикомедию «Нововременная наука и дух капитализма».

Само дефисное написание прилагательного «социально-гуманитарное», подразумевающее предметную неудаленность сочетаемых элементов и ненавязчиво рекламирующее принцип междисциплинарности, сегодня воспринимается чуть ли не оксюмороном. Да, всякое гуманитарное знание является и знанием социальным (человек есть существо общественное). Но далеко не всякое социальное знание в свою очередь является гуманитарным. Социальный дискурс все больше и больше превращается в дискурс социально-технический, постгуманитарный. И пусть он опять же адекватен теперешним общественным практикам (хотя бы в определенной их тенденции), удручает безропотность, а то и прямо-таки восторженность, с которой фиксируется пристегивание человека к «умным» машинам и насаждение в обществе электронного крепостного права.

Междисциплинарность – финальное проявление методологизма модерновой науки. Избыточная аналитичность раздробила научное знание на мелкие, концептуально отгороженные друг от друга фрагменты – теперь их надо хоть как-то соединить в одной интеллигибельной конструкции. Редукционистская простота нововременного инструментария привела к спекулятивной, эклектичного толка сложности изучаемого наукой предмета – и теперь эту надуманную сложность пытаются как-то вместить в другую, не менее надуманную. Востребованность междисциплинарных программ свидетельствует об исчерпанности эвристического потенциала базовой исследовательской парадигмы, сформировавшейся на рубеже XVI–XVII вв. и существующей в нескольких вариациях (классической, неклассической, постнеклассической) по сей день. Метаметодологические притязания междисциплинарности несостоятельны: очевидна фактическая невозможность предъявить подобного рода инструментарий, или хотя бы отдельные инструменталистские схемы, не встречавшиеся ранее в модерновых интеллектуальных практиках. Матрица междисциплинарности не выходит за эвристические рамки принципа дополнительности, который давно осваивается неклассической физикой и еще дольше, как минимум со времен Джорджа Беркли, номиналистической новоевропейской философией. Метаметодологические намерения синергетики – одной системой дифференциальных уравнений описывать динамические системы разного уровня сложности –

554 Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

ожидаемо оказались несостоятельными. Поле междисциплинарности – это микст редукционистской простоты и эклектичной сложности.

Относительная ценность междисциплинарной сферы в том, что она накапливает массив критических фактов, никак в нее не встраивающихся, способствуя тем самым возможному и желательному переходу от нововременной к принципиально иной, нередукционистского толка, исследовательской парадигме с приоритетной значимостью в ней макро-уровня сущего. Его тенденциозное сведение к микроструктурам, осуществляемое модерновой рациональностью, оборачивается низведением субъекта к комбинации объективируемых элементов. Психосоматический человеческий организм оказывается лишь формой существования генетической, а в ближайшей перспективе уже и кибергенетической, матрицы. Возможности самого небездушного тела поддерживать

иукреплять свое здоровье отставляются в сторону. Карт-бланш получает генная инженерия, победы которой – пирровы победы – оборачиваются трансформацией биосоциального в био-социотехническое с поступательной минимизацией в этом кентавре собственно жизненной составляющей.

Эпицентром будущего естествознания хочется видеть биологию, свободную от редуцирования живого организма и жизни как таковой к физикотехническим конструктам. Очерченный парадигмальный переход хорошо вписывается в диалектическую триаду: алхимический (химический) остов возрожденческой интеллектуальной матрицы – диктат физики, опрощающей в некотором смысле предшествующие познавательные запросы, в науке Нового времени

–гегемония биологии в науках о природе за рамками стандартов модерна и постмодерна. Главенствующая роль нередуционистской биологии позволит обоснованно говорить о здравой иррациональности как высшей точке единения человека и животного. Человеческий разум, не отстраненный от тела и душевных волнений, не редуцированный к исчисляющему мышлению и технической алгоритмике, максимально сближается тут с «элементами сознания» животной особи – не с пресловутым искусственным интеллектом. Попутно в социальных науках жизнь укрепляется в статусе ценности, находящейся в основании любой аксиологической композиции, включая и ту, которая не возводит жизнь (безотносительно к ее конкретным состояниям) на вершину ценностной пирамиды. Экстраполяция принципов социальности на поведение животных не только не умаляет сущности человека (потому как в ней над социальной компонентой надстраивается еще компонента экзистенциальная), но и позволяет прояснить в общественном поведении людей, все ли лучшее они взяли от зверя и от всего ли худшего в нем отказались.

Здравая иррациональность, вызревающая по ту сторону всякого механицизма, обогащает человека, освобождая его в повседневной практике от оков бездушного утилитаризма, а в теоретических изысканиях – от ярма бессодержательного инструментализма, что фрагментарно демонстрируется экзистенциальной философией. Относя экзистенциализм к неклассическим философским течениям, надо иметь в виду, что оппозиция классики и неклассики в философии отличается от аналогичной оппозиции в науке и не исчерпывается рамками нововременной культуры. В границах же последней экзистенциализм, дистан-

цируясь как от классического века модерна, так и от состояния постмодерна, явно тяготеет к модернизму, который – творчеством Достоевского, Ницше, Ван Гога, Борхеса – стремился ограничить фанатичный рационализм нефанатичной иррациональностью. Связка экзистенциальной философии с нередукционистской биологией и видится концептуальным ядром интеллектуальной парадигмы, преодолевающей формат парадигмы нововременной.

Очерчиваемой перспективной стратегии экзистенциального натурализма резонно опереться на приоритет качественных оценок сущего, не нуждающихся в мелочной опеке со стороны количественных показателей. Философия – не озабоченная тем, чтобы угождать модерновому сциентизму, не довольствующаяся ролью мета-методологии и бескомпромиссно отвергающая инноватику трансгуманизма, – защищая человечность, по праву возвратит себе тогда утраченные главенствующие позиции и в познавательных практиках.

Человек в пространстве города: междисциплинарность в исследовании городских практик

Бернюкевич Т.В.

Доктор философских наук, профессор Национальный исследовательский

Московский государственный строительный университет Москва, РФ

УДК 130.2

Актуальность темы исследования определяется рассмотрением городских практик как механизма реализации социальной активности человека в пространстве города. Определены основные направления исследований города, акцентируется внимание на подходах культурной географии, выявляющей пространственные социокультурные характеристики города. Показано, что анализ современных социальных практик города как целостной системы функционирования городов, определение их идейно-ценностных оснований, рассмотрение направлений их реализации позволяет выявить сущность современных урбанистических процессов и определить место человека в них.

Ключевые слова: пространство города, современные городские практики, философия города, культурна география, урбанистика.

Interdisciplinary studies of urban practices: a person in the space of the city

Bernyukevich T.V.

DSc in Philosophy, professor Moscow State University of Civil Engineering

Moscow, Russia

The relevance of the research is determined by the need to consider urban practices as a mechanism for implementing human social activity in the city space.

556 Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

The paper highlights the main areas of urban research, focuses on the approaches of cultural geography, which reveals the spatial socio-cultural characteristics of the city, the urban space. The analysis of modern social practices of the city as an integral system of cities’ functioning, the definition of their ideological and value bases, and consideration of the directions for their implementation will reveal the essence of modern urban processes, define the place of a person in them.

Key words: urban space, modern urban practices, urban philosophy, cultural geography, urban studies.

В настоящее время в исследованиях города можно выделить ряд направлений:

1)метафизика города как поиск трансцендентных оснований его станов-

ления;

2)обобщение (универсализация) результатов исследования проблем города в ряде социальных и гуманитарных наук (культурная география, семиотика города и др.);

3)социология города;

4)современная урбанистика как отдельная отрасль науки;

5)осмысление сущности городских проблем, с которыми имеют дело профессионалы строительной отрасли: архитекторы, инженеры, менеджеры и др.

Общим является понимание того, что центром этих исследований является человек как житель города и как его созидатель. Так, в культурной (социальной) географии, наряду с разработкой понятия «городское пространство» определяется роль человека и социальных групп в этом пространстве. Научная идентификация культурной географии производится в двух направлениях. Первое – рассмотрение культурной географии как географической субдисциплины; второе – определение культурной географии как производной «гуманитарной версии хорологического подхода к культуре» [1, с. 4]. Сторонник второго подхода Р.Ф. Туровский утверждает, что культурная география является производной от культурологии, которая во многом определила направления и методы культурной географии, в том числе и изучение «культурных пространств», специфика которых связана с культурой проживающего в них населения [2, с. 12].

Впредметном поле культурной географии объекты обладают одновременно географическими и культурными свойствами. Актуальным является и внимание к социальным проблемам, которое в том числе обусловлено и социальнополитической позицией разработчиков тех или иных концепций. Одна из задач культурной географии – стать теоретическим основанием для социальных действий, связанных с «детерриториализацией современного пространства – со сдвигами государственных и культурных границ, с нео- и постколониальным развитием, с маргинализацией одних и возвышением других территорий» [3, с. 274]. Так, в работах Дэвида Харви [4] и Анри Лефевра [5] определяется содержание «права на город», согласно которому жители города должны принимать участие в управлении городским пространством, стать его «архитекторами». Роль активности жителей города в его развитии связана с тем, что, согласно

Лефевру, городское пространство – это пространственная проекция социальной практики: «пространственная практика заключается в проецировании “на местность” по отдельности всех аспектов, элементов и моментов практики социаль-

ной...» [5, с. 23–24].

Со второй половины XX в. активно развивается особое направление науки о городе – урбанистика, часто рассматриваемая как отрасль междисциплинарного знания, в которой осуществляется попытка понимания города как некоей целостности, вне жестких дисциплинарных рамок. В то же время наблюдаются тенденции подчинения задач урбанистики задачам градостроительства, понимаемым прежде всего как задачи технической науки. Это находит выражение в том числе и в неразработанности собственного научного языка российской урбанистики. В образовательном пространстве профильных строительных университетов России урбанистика часто воспринимается лишь как часть градостроительства, тем самым теряется одна из важных целей урбанистики – формирование целостного образа города, субъектом и целью которого является человек.

Исследователи истории отечественной урбанистики часто объясняют это особенностями развития урбанистической мысли в России: ее поздней дисциплинаризацией в начале ХХ в. (труды Г. Дубелира, В. Семенова, А. Енша, И. Озерова, Л. Велихова); тем, что в советское время больше уделялось внимание искусствоведческим аспектам урбанизма, нежели на экономическим.

Однако следует отметить влияние философов и роль философских идей в становлении урбанизма в России, изучение городского пространства как пространства социального во второй половине XX в., в частности так называемого Сенежского семинара (Сенежская экспериментальная студия дизайна), организованного художником и педагогом Евгением Розенблюмом, и философом и теоретиком дизайна К.М. Кантором [6].

Один из основоположников технической эстетики и теории дизайна в

СССР, создатель журнала «Декоративное искусство» Карл Кантор обосновал теорию «художественного дизайна», не потерявшую своей актуальности и в настоящее время. Как пишет Н. Волкова, ее источниками стали работы теоретика «производственного искусства» 1920-х гг. Б. Арватова, идей кибернетики и теории систем. По приглашению Кантора в Сенежской студии читал лекции основатель Московского методологического кружка Г.П. Щедровицкий. Влияние студии и идей этих известных исследователей испытали архитекторы, теоретики проектирования, урбанисты (В. Глазычев, М. Меерович) [6]. Волкова отмечает, что «основной темой семинара были вопросы художественного проектирования и конструирования. Работы участников студии пытались преодолеть крен в сторону технической утилитарности, свойственный советскому производству 1960–1970-х гг., через художественный анализ и творческое переосмысление сложившихся стереотипов», а «эстетические вопросы дизайна увязывались с конструированием цельной социально-культурной и пространственной картины мира» [7].

Описывая тенденции развития урбанистики в XX в. Глазычев выделяет три ветви развития урбанистики:

558Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

1)формалистическая (акцентирует в первую очередь внимание на внешней форме города, вариантах его композиционной структуры и образного строя);

2)инфраструктурная (технологическая – проблемы городской инфраструктуры, транспортные сети, экономика города, девелопмент);

3)сосредоточенность на проблемах социальной жизни города, на влиянии городского планирования на эту социальную жизнь, определение того, каким образом в этот процесс вовлечены горожане [8; 9].

Третье направление развитие урбанистики связано с распространенным сегодня понятием «социальные практики», несмотря на его популярность в настоящее время необходимо определение концептуальных оснований современных социальных практик, направленных на совершенствование городского пространства, обеспечивающего не только безопасную городскую среду, но и создающего условия для повышения качества жизни жителей [10]. Такие социальные практики можно обозначить термином – «социальные практики современного города».

Социальные практики современного города (современные городские практики) можно определить как формы и способы социальной деятельности, направленные на развитие, совершенствование и изменение социокультурного пространства современного города и городской среды в целом. Объектом в этом случае выступает городское пространство. Субъектом – человек, социальные группы и сообщества, деятельность которых направлена на развитие и трансформацию характеристик города.

В современных городских практиках определяется равноправное владение и пользование жителями своим городом или другим населенным пунктом, возможность проживания в справедливых, безопасных, здоровых, доступных в физическом и финансовом плане, жизнестойких и устойчивых городах – закрепление «права на город». Актуальные городские практики включают: создание качественной городской среды, инклюзивного пространства, реализации потребностей городских сообществ, сохранение культурного наследия, возрождение малых городов, развитие экосферы города и решение экологических проблем, решение вопросов, связанных с адаптацией мигрантов и межкультурным взаимодействием и т.п. Их реализация будет успешной только при активизации роли человека, ориентации на его потребности и интересы, обеспечении каналов участия горожан в решении социальных и иных проблем.

Анализ современных социальных практик города как целостной системы обеспечения эффективного функционирования городов, определение их идей- но-ценностных оснований, рассмотрение направлений и методологии их реализации позволит выявить сущность современных урбанистических процессов, определить основные тенденции развития городов России, связанные с решением экологических вопросов, развитием гражданского общества, сохранением культурного наследия и установлением межкультурного взаимопонимания.

Междисциплинарный проект обусловлен сложностью самого феномена социальных практик в современном городском пространстве, сочетанием различных идеологических, социально-политических, культурных факторов. Со-

циально-философский анализ позволит понять сущность этих практик, их ценностные основания и идейную направленность, роль в создании безопасной городской среды. Социологический аспект исследования сосредоточен на разработке теоретико-методологической модели социального города и социального государства, методологии и методики проведения социологических исследований социальной активности горожан, способов вовлечения населения в создание комфортной и безопасной городской среды. Опорой в разработке этих направлений должны стать прикладные социологические исследования. Политологический аспект связан с определением роли политических идей и движений в реализации «права на город» как механизма развития городского пространства, обосновании параметров политики развития справедливого города и государства.

Литература

1.Рагулина М. В. Культурная география: теория, методы, региональный синтез. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора географических наук. Иркутск, 2005. 40 с.

2.Туровский Р.Ф. Культурная география: теоретические основания и пути развития // Культурная география / Науч. ред. Ю.А. Веденин, Р.Ф. Туровский. М.: Институт наследия, 2001. С. 10–94.

3.Черняева Н. Культурная география и проблематика «места». (Обзор новой литературы) // Известия Уральского государственного университета. 2005. № 35. С. 273–283.

4.Харви Д. Право на город // Логос. 2008. № 3 (66). С. 80–94.

5.Лефевр A. Производство пространства / Пер. с фр. И. Стаф. М.: Streike Press, 2015. 432 с.

6.Коник М.А. Архив одной мастерской. Сенежские опыты. М.: Изд-во «Индекс Дизайн энд Паблищинг», 2003. 324 с., 212 ил.

7.Волкова Н. Российская урбанистика. ХХ век. URL: https://clck.ru/34T6GC (дата обращения: 10.05.2023).

8.Замятин П.В., Тарасов Е.Н. Урбанистика как политический и концеп- туально-идеологический механизм регулирования городского планирования и благоустройства // Современные проблемы науки и образования. 2015. № 1–1. URL: https://science-education.ru/ru/article/view?id=19111 (дата обращения: 02.06.2023).

9.Глазычев В.В. Урбанистика. Часть 1. М.: Европа, 2008. 220 с.

10.Бернюкевич Т.В. Современные городские практики: социальнополитические аспекты // Вестн. Забайкальского государственного университета. 2022. Т. 28, № 6. С. 37–44.

560 Третьи Степинские чтения. Перспективы философии науки в современную эпоху

Междисциплинарность как базовый принцип образовательной парадигмы в условиях экзистенциальных рисков

Лещинская И.И.

Кандидат философских наук, доцент Белорусский государственный университет Минск, Республика Беларусь

УДК 304.44

В докладе показано, что одним из необходимых условий устранения или минимизации негативных последствий экзистенциальных рисков является модернизация образовательной парадигмы. Обосновано, что принцип междисциплинарности является базовым для современного образовательного процесса. Выявлены онтологические и антропологические детерминанты реализации данного принципа в науке и образовании. Обоснована важная роль философии в преодолении дисциплинарного подхода в образовании. Раскрыто значение философского образования как важнейшего условия подготовки современных интеллектуалов, способных не только к творчеству в различных сферах, но и к управлению рисками.

Ключевые слова: междисциплинарность, образование, экзистенциальные риски, сетевое общество, В.С. Степин, саморазвивающиеся системы, философия.

Interdisciplinarity as a basic principle of the educational paradigm in the face of existential risks

Liashchynskaya I.I.

PhD in Philosophy, associate professor Belarusian State University Minsk, Republic of Belarus

The article shows that the modernization of the educational paradigm is one of the necessary conditions for eliminating or minimizing the negative consequences of existential risks. It is substantiated that the principle of interdisciplinarity is basic for the modern educational process. The ontological and anthropological determinants of the implementation of this principle in science and education are revealed. The important role of philosophy in overcoming the disciplinary approach in education is considered. Philosophical education is presented as the most important condition in the process of formation the intellectual, capable of various types of creativity and risk management.

Key words: шnterdisciplinarity, education, existential risks, network society, V.S. Stepin, self-developing systems, philosophy.

Междисциплинарность является не только фундаментальным принципом развития современного научного познания, но и принципом, который должен быть положен в основание современного образовательного процесса. Образование ответственно за сохранение человека и его выживание в условиях гло-