новая папка 2 / 14545

Он еще мал?!

Это вашим ладоням несу мои детские вещи: Человечью поломанную любовь о поэтину тишь. И сердце плачет и надеждою блещет, Как после ливня железо крыш.

Март 1919

28. Рассказ про глаз Люси Кусиковой

Аквариум глаза. Зрачок рыбешкой золотой. На белом Эльбрусе глетчерная круть.

На небосклон белков зрачок луною, Стосвечной лампочкой ввернуть.

Огромный снегом занесенный площадь, И пешеход зрачка весь набекрень и ниц В лохани глаз белье полощет.

Паркеты щек подместь бы щеткою ресниц.

Маяк зрачка на бельмах волн качайся! Мол носа расшибет прибой высоких щек! Два глаза - пара темных вальса. Синдетиконом томности склеен зрачек.

Раскрылся портсигар сквозь ширь ресницы, Где две упругих незажженных папирос. Глаза - стаканы молока. В них распуститься Зрачку как сахару под ураган волос.

Глаза страницей белой, где две кляксы Иль паровоз в поля белков орет. Зрачки блестят, начищенные ваксой Зрачки - вокзал в веселое перед.

Март 1919

29. Однотемное разветвление

Знаю. Да. Это жизнь ваша, словно стужа Вас промерзла на улицах снегом крутящихся дней.

Вы ко мне ворвались, оттирая замерзшие уши,

Иприсели к камину души, розовевшей теплынью своей.

Илюбовь мою залпом, как чашку горячего чая,

От которого всклублялись мои поцелуи, как пар, Словно чашку горячего чая, Выпили, не замечая, Что угаром рыдал золотой самовар.

Обожглись и согрелись, Ваши щеки победно

Зазвенели восточною первой зарей. Вы согрелись.

Готовы болтать вы со мной!

Так послушайте: мне этот холод неведом, Но порой, Я расплавлен духотой, Духотой.

Итогда погрустневший и тихозаботный,

Ив Евангелье женских ресниц увлеком,

Из звенящего тела, как из чашки, пью чай мой холодный Неторопливо, глотая глоток за глотком.

Этот чай утоляющий, будто нежное слово, Этот чай - цвета ваших кудрей он, и в нем Узкой струйкою сахара - сладость былого, И, как запах духов ваших, грезящий ром.

Декабрь 1917

30. Принцип импрессионизма

Вобвязанной веревкой переулков столице,

Встолице,

Покрытой серой оберткой снегов, Копошатся ночные лица Черным храпом карет и шагов.

На страницах Улиц, переплетенных в каменные зданья, Как названье,

Золотели буквы окна, Вы тихо расслышали смешное рыданье

Мутной души, просветлевшей до дна.

...Не верила ни словам, ни метроному сердца, Этой скомканной белке, отданной колесу!..

- Не верится!

В хрупкой раковине женщины всего шума Радости не унесу!

Конечно, нелепо, что песчанные отмели Вашей души встормошил ураган, Который нечаянно Случайно Подняли

Заморозки чужих и северных стран.

Июльская женщина, одетая январской! На лице монограммой глаза блестят.

Пусть подъезд нам будет триумфальной аркой, А звоном колоколов зазвеневший взгляд!

В темноте колибри папиросы. После января перед июлем, Нужна вера в май!

Бессильно свисло острие вопроса...

Прощай, Удалившаяся!

Февраль 1915

31. Принцип пересекающихся образов

Это я набросал вам тысячи Слов нежных, как ковры на тахтах, И жду пока сумрак высечет Ваш силуэт на этих коврах.

Я жду. Ждет и мрак. Мне смеется. Это я. Только я. И лишь Мое сердце бьется, Юлит и бьется,

Как в мышеловке ребер красная мышь.

Ах, из пены каких-то звонков и материй, В запевающих волнах лифта невдруг,

Чу! Взлетели в сквозняк распахнуться двери, Надушить вашим смехом порог и вокруг.

Это я протянул к вам руки большие, Мои длинные руки вперед И вперед, Как вековые веки Вия, Как копье Свое Дон-Кихот.

Вы качнулись, и волосы ржавые двинуться Не сумели, застыв, измедузив анфас.

Пусть другим это пробило только одиннадцать, Для меня командором шагает двенадцатый час.

Разве берег и буря? Уж не слышу ли гром я? Не косою ли молний скошена ночь? Подкатилися волны, как к горлу комья, Нагибается профиль меня изнемочь.

Это с бедер купальщицы или с окон стекает?

Ичто это? Дождь? Иль вода? А свозь мех Этой тьмы - две строчки ваших губ выступают,

Ирифмой коварной картавый ваш смех.

Этот смех, как духи слишком пряные, льется. Он с тахты. Из-за штор. От ковров. И из ниш. А сердце бьется Юлит и бьется,

В мышеловке ребер умирает мышь.

Сентябрь 1917

32. Принцип графического стиха

Когда среди обыденной жизни, Свора слез в подворотне глотки За искры минут проходящий час.

Сердце без боли - парень без походки. В пепельницу платка окурки глаз.

Долго плюс дольше. Фокстерьеру сердца Кружиться, юлиться, вертеться.

Волгою мокрый платок.

В чайнике сердца кипяток.

Доменной печью улыбки: 140 по Цельсию Обжигать кирпичи моих щек.

Мимо перрона шаблона по рельсам Паровоз голоса с вагонами строк.

Сквозь обруч рта, сквозь красное "о" он Красный клоун, Язык ранний Тост.

В небес голубом стакане Гонококки звезд.

Март 1919

33. Небоскреб образов минус спряженье

Напоминающей днями слова салонной болтовни, Кто-нибудь произнесет (Для того, чтоб посмеяться Иль показаться грустным)

- Любовь!

Эти буквы сливаются во что-то круглое,отвлеченное, Попахивающее сплетнями...

Но все хватаются за него,

Как ребенок за мячик.

А мне делается не по себе, Нестерпимо радостно.

Хотя сердце сжимается, как у рыдающего горло, Хотя воспоминанья впиваются в мозг Холодеющими пальцами умирающего, Вцепившегося в убийцу.

И, застегнутый на все пуговицы спокойствия, Я молчу...

Впрочем, кто же не услышит в таком молчании Возгласов, криков, стонов, Если даже воздух золотится

Огненными знаками препинаний!

Ине так ли озарялся Христос на кресте, Когда звучало:

- Отче наш!

Ибо из всех произносивших это, Только ему было ведомо, Что именно значит это страшное имя,

Итого, которого называли окрест понаслышке, Он видел воочию.

Так молчу о любви, Потому что знакомые что-то другое Называют любовью

(Словно мохнатой гориллой - колибри).

Ихочется долго, до самой могилы (И пожалуй даже дольше)

О моей настоящей любви Думать без строф, без размера, особенно без рифм,

До мудреного просто, другим непонятно,

Изавидовать,

Что не я выдумал это простое слово:

34. Динамика статики

Б. Эрдману

Стволы стреляют в небе от жары,

Итишина вся в дырьях криков птичьих. У воздуха веснушки мошкары

Иробость летних непривычек.

Спит солнечный карась вверху, Где пруд в кувшинках облаков и непроточно. И сеет зерна тени в мху

Шмель - пестрый почтальон цветочный.

Вдали авто сверлит у полдня зуб,

Иполдень запрокинулся неловок...

Имыслей муравьи ползут

По дням вчерашних недомолвок.

Июль 1919, Сокольники

35. Принцип поэтической грамматики

День минус солнце плюс оба Полюса скрипят проселком веков, Над нами в небе пляшет злоба, Где аэро качается в гамаке ветров.

Лечь - улицы. Сесть - палисадник. Вскочить - небоскребы до звезд. О, горло! Весенний рассадник Хрипоты и невиданных слез.

О, сердце! Какого пророчества Ты ждешь, чтоб вконец устать

И каждую вещь по имени-отчеству Вежливо не назвать?!

Уткнись в мою душу, не ерзай, Наседкой страстей не клохчи И аппаратиком Морзе По ленте вен не стучи!

Отдираю леса и доски С памятников завтрашних жить:

Со свистком полицейским, как с соской, Обмочившись, осень лежит...

Возвращаясь с какого-то пира Минус разум плюс пули солдат,

Эти нежные весны на крыльях вампира Пролетают глядеть в никуда.

Ноябрь 1918

36. Принцип обратной темы

Это лужицы светятся нежно и лоско, Эти ногти на пальцах Тверской...

Я иду, и треплет мою прическу Ветер теплой женской рукой.

Ах, как трудно нести колокольчики ваших улыбок И самому не звенеть, На весь мир не звенеть, Не звенеть...

Вы остались. Остались и стаей серебрянных рыбок Ваши глаза в ресничную сеть.

Только помнится: в окна вползали корни Все растущей луны между звездами ос. "Ах, как мертвенно золото всех Калифорний Возле россыпи ваших волос!.."

Канарейка в углу (как осколок души) нанизала, Низала Бусы трелей стеклянных на нитку и вдруг

Жестким клювом, должно быть, эту нить оборвала,

Истекляшки разбились, попадав вокруг.

Ииспуганно прыснули под полом мышки, И, взглянувши на капельки ваших грудей,

Даже март (этот гадкий весенний мальчишка) Спотыкнулся о краткий февраль страстей.

Октябрь 1917

37. Принцип реального параллелизма

От полночи частой и грубой, От бесстыдного бешенства поз

Из души выпадают молочные зубы Наивных томлений,

Влюблений и грез.

От страстей в полный голос и шопотом, От твоих суеверий, весна, Дни прорастают болезненным опытом,

Словно костью зубов прорастает десна.

Вы пришли, и с последнею, трудною самой Болью врезали жизнь, точно мудрости зуб, Ничего не помню, не знаю, упрямо Утонувши в прибое мучительных губ.

И будущие дни считаю Числом оставшихся с тобою ночей...

Не живу... не пишу... засыпаю На твоем голубом плече.

И от каждой обиды невнятной Слезами глаза свело, На зубах у души побуревшие пятна.

Вместо сердца - сплошное дупло.

Изболевшей душе не помогут коронки Из золота. По ночам

Ты напрасно готовишь прогнившим зубам Пломбу из ласки звонкой...

Жизнь догнивает, чернея зубами. Эти черные пятна - то летит воронье.

Знаю: мудрости зуба не вырвать щипцами, Но так сладко его нытье!..

Май 1918

38. Принцип архитектурного соподчинения

У купца - товаром трещат лобазы, Лишь скидывай засов, покричи пять минут: - Алмазы! Лучшие, свежие алмазы!

И покупатели ордой потекут.

Девушка дождется лунного часа. Выйдет на площадь, где прохожий част, И груди, как розовые чаши мяса, Ценителю длительной дрожи продаст.

Священник покажется толстый, хороший, На груди с большим крестом, И у прихожан обменяет на гроши Свое интервью с Христом.

Ну а поэту? Кто купит муки, Обмотанные марлей чистейших строк? Он выйдет на площадь, протянет руки И с голоду подохнет в недолгий срок!

Мое сердце не банк увлечений, ошибки И буквы восходят мои на крови.

Как на сковородке трепещется рыбка, Так жарится сердце мое на любви!

Эй, люди! Монахи, купцы и девицы! Лбом припадаю отошедшему дню, И сердце не успевает биться, А пульс слился в одну трескотню.

Но ведь сердце, набухшее болью, дороже, Пустого сердца продашь едва ль,

Игде сыскать таких прохожих, Которые золотом скупили б печаль?!

Икогда ночь сжимаете в постельке тело ближнее, Иль устаете счастье свое считать, Я выхожу площадями рычать:

- Продается сердце неудобное, лишнее! Эй! Кто хочет пудами тоску покупать?!

Словно будто со слезинкою из глаз?!

Отчего ж мое сердце, как безлюдная хижина? А лицо, как невыглаженное белье?

Неужели же первым мной с вечностью сближено Постоянство, Любовь, твое?!

Изрыдаясь в грустях, на хвосте у павлина Изображаю мечтаний далекий поход,

Ихрустально-стеклянное вымя графина Третью ночь сосу напролет...

Иресницы стучат в тишине, как копыта, По щекам, зеленеющим скукой, как луг,

Идуша выкипает, словно чайник забытый На с п и р т о в к е р о в н ы х р а з л у к.

41. Принцип романтизма

А. Мариенгофу

Когда-то, когда я носил короткие панталончики, Был глупым, как сказка, и читал "Вокруг света", Я часто задумывался на балкончике О том, как любят знаменитые поэты.

И потому, что я был маленький чудак, Мне казалось, что это бывает так:

Прекрасный и стройный, он встречается с нею...

У нее меха и длинный Трен

Икогда они проплывают старинной Аллеей, Под юбками прячутся рыбки колен.

Ипроходят они без путей и дороги, Завистливо встречные смотрят на них, Он, конечно, влюбленный и строгий, Ей читает о ней же взволнованный стих...

Мне мечталось о любви очень нежной и жгучей. Ведь другой не бывает. Быть не может. И нет. Ведь любовь живет меж цветов и созвучий.

Как же может любить не поэт?

Мне казались смешны и грубы Поцелуи, что вокруг звучат.

Как же могут сближаться влажные губы, Говорившие о капусте полчаса назад?

И когда я, воришка, подслушал, как кто-то молился: "Сохрани меня, боже, от любви поэта!"