новая папка 2 / 16925

-- Домой поеду... Статью прочтите...

Он поднял рукопись с полу и протянул ее редактору.

--Поправитесь, тогда и статью прочтем,-- потрепал его редактор по плечу,-- а вот

иваша шапка...

Петр Федорович встал.

--Ну, вижу, сконфузил я только себя перед вами: петля и тут вышла... Вот что, книжку я такую читал: Антон Горемыка... Думают, нет его больше на свете,-- голос его дрогнул,-- а что есть и хуже его -- не знают. Ох, не знают ли? Не знают, узнать можно... Знать не хотят!.. Вот чем хуже нынешнему-то горемыке. И что ему делать? Умереть? К вам прийти?! -- Петр Федорович мучительно вытянул шею.-- Так ведь в больницу отправите...

Голос его оборвался, судорога свела ему лицо. Плотно сжав губы, как сжимают дети от подступивших слез, он замотал головой и, махнув рукой, разбито и тяжело пошел к выходу.

Добравшись домой, Петр Федорович слег и больше не вставал.

Перед смертью его, по его просьбе, навестил его миссионер.

-- Не жилец я больше,-- говорил ему Петр Федорович,-- сила вся ушла. Ну, да что об этом!.. Люди по острогам, да на каторге, да на больших дорогах жизнь кончают, а я все-таки вот... в кровати... Отошло сердце, и нет во мне больше зла... Скучно вот только так -- лежать да смерти дожидаться... Читаю божественное, а другой раз и на светское чтение потянет. Давали вы прежде мне: нет ли еще каких из истории?

Миссионер прислал ему несколько книг. Больше других понравился ему ДонКихот.

-- Да, вот у каждого свое,-- рассуждал он,-- а все-таки до чего люди могут в фантазии ударяться: и видит, что мельница, а сам себя уговорит, выходит не мельница. А то в руку сыграет, можно сказать, самым последним ворам, грабителям... А грех сказать,-- человек хороший был и добра людям желал...

В одной книжке Петр Федорович прочел: "Право личности -- священнейшая хоругвь, отстаивать которую человек обязан ценой жизни". Он долго думал и, вздохнув, сказал:

-- Хорошо пишут...

Водно пасмурное, скучное утро, когда дождь мочил землю и вода струйками буравила потные стекла, нашли Петра Федоровича мертвым.

Вполумраке нищенской лачуги лежало громадное желтое тело на грубо сколоченной кровати. Мохнатая черная голова склонилась набок, костлявая, уродливая в сгибах пальцев рука откинулась и застыла на книгах, беспорядочной грудой сложенных тут же на табурете.

ПРИМЕЧАНИЯ

Известны публикации рассказа в собр. соч. изд. "Освобождение" (т. 12, 1913) под названием "Трясина" и в собр. соч. изд. Маркса под заглавием "Волк" (т. VIII, 1916), где он датирован 1902 годом.

Основу его содержания составляет трагическая судьба талантливой личности из народа, загубленной "миром". Жена писателя сообщает в своих воспоминаниях: "Николай Георгиевич расходился с народниками в их взглядах на общину, которую они горячо защищали, тогда как Николая Георгиевича близкое знакомство с деревней убедило... что община в данный момент благодаря своей отсталости и косности является тормозом прогресса, угнетая и губя сильные личности, старающиеся вырваться из ее цепких оков. Пример такой гибели выдающегося человека, взятый из действительной жизни, приведен Николаем Георгиевичем в его рассказе "Трясина"..." (Н. В. Михайловская, Мои воспоминания о ГаринеМихайловском. ИРЛИ).

Предыстория рассказа "Волк" интересна как в плане изменения идейного содержания образа главного героя, так и в плане раскрытия творческой лаборатории писателя.

Тема гибели талантливого самородка, тщетно стремящегося вырваться из-под власти сельской общины, "мира", впервые намечена писателем в середине 90-х годов в третьей (незаконченной) части очерков "Бочком, гуськом и уточкой", озаглавленной "Рассказ хозяина". К этой теме писатель неоднократно возвращается и в более поздних произведениях. Так, в очерке "На ночлеге" (1898) рассказывается история "погибшего Ломоносова"; этот образ фигурирует и в очерках "В сутолоке провинциальной жизни" (1900), где он дан в более развернутом виде.

Тема, лишь бегло намеченная в указанных очерках, разработана в "Волке" в самостоятельное художественное произведение, имевшее большое общественное звучание.

С огромной силой писатель разоблачает грабительскую, эксплуататорскую сущность воспеваемой народниками сельской общины, уподобляет ее трясине, губящей лучших людей из народа.

Но, обличая сельский мир, Гарин в отличие от более ранних набросков на эту тему показывает в "Волке" рост сознательности среди лучших людей из народа.

Убедившись на собственном опыте, что крестьянский "мир" -- "все зло", герой рассказа вступает с ним в борьбу -- разоблачает его в беседах с бедняками, и, когда "мир" не отпускает его в миссионеры, он не смиряется и не спивается, как герой очерка "На ночлеге", а пытается, хотя и тщетно, продолжать с ним борьбу через печать.

По справедливому замечанию К. Селиванова, "Волк" это, быть может, "наиболее гневное" в нашей литературе "обличение крестьянской общины, которая считалась у народников зародышем и базой социализма" (К. Селиванов, Русские писатели в Самаре и Самарской губернии, Куйбышев, 1953, стр. 78). Естественно, что рассказ был встречен либерально-народнической критикой крайне недоброжелательно. Показательна в этом отношении рецензия А. Николаева (на 12 том собр. соч. Н. Гарина в изд. "Освобождение", 1913), в которой говорилось о ""сумерках" того таланта, что двадцать с лишком лет тому назад расцвел в "Русском богатстве"..." и ставилось в вину писателю то, что он выходит "за пределы художественного творчества -- на стезю публицистики, на воплощение экономических проблем в беллетристических формах" ("Заветы", 1913, No 12). В качестве примера "поверхностной разработки марксизма" Николаев называет рассказ "Трясина".

Сопоставление текстов публикаций Маркса и "Освобождения" выявляет значительные разночтения. Так, в изд. "Освобождение" отсутствует текст, от слов: "И тянется мужичок" (стр. 554), кончая: "одно из другого выходит" (стр. 555). Описанию холерной эпидемии в изд. Маркса, от слов: "Случилось это осенью" (стр. 542), кончая: "Сорвали на Петре Федоровиче" (стр. 544) -- в изд. "Освобождение" соответствует следующий текст:

"Дело заключалось в том, что появилась в деревне холера, и крестьяне упорно скрывали ее. Благодаря этому эпидемия все больше и больше разрасталась. Сперва Петр Федорович уговаривал крестьян, а когда это не подействовало, он сказал им:

--Ну, старики, как хотите, а я донесу.

--Али жить тебе надоело? -- окрикнул его голос из толпы.

--Для вашей пользы и смерть готов принять, -- ответил спокойно Петр Федорович и поехал и донес о болезни по начальству.

И не только донес, но когда приехали доктор и полиция, сам водил их к больным

иуказывал даже, где, в каком ворохе соломы прятались эти больные.

-- Да что ты, о двух, что ли, головах? -- останавливали его благоразумные.

Петр Федорович твердил крестьянам:

-- Глупые вы, глупые! Пользы своей не понимаете.

-- Вот ты понимаешь! Как бы только от большого ума да на малый не сойти.

По обыкновению, не выдержал Петр Федорович и пригрозил".

После слов: "Твердил настойчиво, упрямо" (стр. 541) в изд. "Освобождение"

было: "старался изменить старое, налаженное, и тем раздражал крестьян, привыкших к этому старому"; после слов: "все пошло прахом" (стр. 542),-- в изд. "Освобождение" было: "благодаря только тому, что Петр Федорович сунулся, так сказать, в общественное дело" и т. д.

По-видимому, эти издания располагали разными источниками для публикации.

В настоящем томе рассказ печатается по традиционному тексту в изд. Маркса.