Иловайский Д.И.. Куликовская победа Дмитрия Ивановича Донского

Димитрий повернул коня. На русской стороне была тишина великая.

"Что, господине, слышишь?" - переспросил Боб-рок.

"Ничего не слышу, - заметил великий князь, - только видел я будто зарево, исходящее от многих огней".

"Господине княже, благодари Бога, пречистую Богородицу, великого чудотворца Петра и всех святых, - молвил Боброк, - огни суть доброе знамение. Призывай Господа Бога на помощь и не оскудевай верою".

"Есть у меня еще примета", - сказал он, сошел с коня и припал к земле правым ухом. Долго прислушивался он, потом встал и понурил голову. "Что же, брате, поведай мне, какова примета?" - спросил Димитрий.

Воевода не отвечал ни слова и был печален, даже заплакал. Слезы эти смутили великого князя, и он усильно просил рассказать примету. Боброк наконец заговорил: "Господине княже, скажу тебе единому, ты же никому не поведай. То две приметы: одна тебе на велию радость, а другая на велию скорбь. Слышал я землю, горько и страшно плачущую надвое: на одной стороне - будто женщина кричит татарским голосом о чадах своих и бьется, проливая токи слез, а на другой стороне - будто девица плачет и вопит свирельным голосом в великой скорби и печали. Много я тех примет испытал и во многих битвах бывал. Уповай на милость Божию: ты одолеешь поганых татар, но воинства твоего христианского падет многое множество".

Димитрий в свою очередь прослезился при этих словах и сказал: "Да будет воля Господня". Он обещал никому не говорить о знамениях, чтобы не смутить сердца воинов.

Действительно, в эту ночь волки страшно выли, и было их такое множество, как будто сбежались со всей вселенной. Всю ночь также слышались граяние воронов и клектанье орлов. Хищные звери и птицы как бы чуяли близкое кровопролитие и запах многочисленных трупов. V. Куликовская битва

Утро 8 сентября было очень туманно: густая мгла мешала видеть движение полков, только на обеих сторонах поля раздавался звук воинских труб. Но часу в 9-м туман начал рассеиваться и солнце осветило русские полки, строившиеся в боевом порядке. Полки эти уже выдвинулись вперед и заняли такое положение, что правым боком они упирались в овраги и дебри речки Нижнего Дубика, впадающей в Непрядву, а левым - в крутоярье Смолки, там, где она делает северный заворот. На правом крыле Димитрий поставил братьев Ольгердовичей, а князей белозерских поместил на левом. Пехота большею частью была выставлена в Передовой полк. Этим полком по-прежнему начальствовали братья Всеволодовичи, к нему же присоединились боярин Николай Васильевич Вельяминов с коломенцами и Семен Мелик с своим сторожевым отрядом. В Большом или Середнем полку под самим великим князем воеводствовали Глеб брянский и великий московский боярин Тимофей Васильевич Вельяминов. Кроме того, Димитрий отрядил еще Запасный или Засадный полк (что теперь называется главный резерв), который поручил брату Владимиру Андреевичу я помянутому волынскому боярину Димитрию Михайловичу Боброку. Этот конный полк стал в засаду за левым крылом в густой дубраве над рекою Смолкою, так что он был совершенно скрыт от взоров неприятеля. Выбор места для этого полка обнаруживал весьма проницательный воинский взгляд. Он был помещен таким образом, что мог легко подкрепить сражающихся, а кроме того, прикрывал обозы и сообщение с мостами, наведенными на Дону, т.е. единственный путь отступления в случае неудачи.

Устроив полки, великий князь на своем борзом коне объезжал ряды воинов и говорил им:

"Возлюбленные отцы и братия, Господа ради и пречистыя Богородицы и своего ради спасения подвизайтеся за православную веру и за братию нашу". Бодрость и мужество светились на лицах русских ратников, воинственные клики слышались в ответе на этот призыв.

На челе Великого или Главного полка стояла собственная дружина великого князя и развевалось его большое черное знамя с вышитым на нем ликом Спасителя. Димитрий сошел с богато убранного коня, снял с себя златотканый плащ или великокняжую приволоку, возложил ее на любимца своего боярина Михаила Андреевича Бренка, посадил его на своего коня и велел носить перед ним большое черное знамя. А сам покрылся сверх брони простым плащом и пересел на другого коня. Он вынул из-за пазухи крест с заключенною в нем частицею Животворящего Древа, приложился к нему, вкусил освященную просфору игумена Сергия и, творя молитву, поехал в Сторожевой полк, чтобы впереди его собственноручно ударить на врагов.

Тщетно князья и воеводы удерживали его. "Тебе подобает стоять особо от битвы, - говорили они,; - и смотреть на сражающихся, а потом честить и жаловать оставшихся в живых и творить память по убиенным. Если же тебя, государя, лишимся, то уподобимся стаду овец без пастыря, придут волки и распугают нас".

"Братия моя милая, - отвечал Димитрий, - добрые ваши речи и похвалы достойные. Но если я вам глава, то впереди вас хочуи битву начать. Умру или жив буду вместе с вами".

Часов в одиннадцать утра с противоположных холмов двинулась татарская рать навстречу русской.

Оба воинства стали спускаться к лощине, откуда брала свое начало речка Смолка, т.е. к середине Куликова поля. Страшно было смотреть на "эти две грозные силы, шедшие друг на друга. Вид их был неодинаков. Русское воинство отличалось червлеными щитами и светлыми доспехами, сиявшими на солнце, а татарское от своих темных щитов и серых кафтанов издали походило на черную тучу. Передняя татарская рать в средней своей части, так же как и русская, состояла из пехоты (вероятно, наемной или союзнической). Она двигалась густою колонною, причем задние ряды клали свои копья на плечи передних; у последних они были короче, а у задних - длиннее. В некотором расстоянии друг от друга обе рати вдруг остановились. Тут с татарской стороны выехал воин огромного роста, подобный древнему Голиафу, чтобы, по обычаю тех времен, начать битву единоборством и своим примером поощрить войско. Он был из знатных людей и назывался Темир-Мурза.

Увидел его инок Пересвет, вместе с Ослябей шедший также в Передовом полку, и сказал воеводам: "Сей человек себе подобного ищет, я хочу с ним видеться. Отцы и братия! - воскликнул он. - Простите меня, грешного; брате Ослябе, моли за меня Бога! Преподобный отец игумен Сергий, помоги мне молитвою своею". И затем с копьем в руке поскакал на врага, имея на шлеме Сергиеву схиму с крестом. Завидев его, татарин понесся ему навстречу. Противники ударили друг друга с такою силою, что кони их упали на колена, а сами они мертвыми поверглись на землю. Тогда обе рати ринулись в битву: русские, призывая на помощь Господа и Богородицу, а татары - Аллаха и Магомета. Димитрий показал пример мужества и воинской отваги. Он переменил несколько коней, сражаясь в Передовом лодку; когда же обе передовые рати смешались, отъехал к Великому полку. Но дошел черед до сего последнего, и он опять принял личное участие в битве. А противник его хан Мамай с своими ближними темниками и телохранителями наблюдал сражение с вершины Красного холма.

Скоро место, где сошлись обе рати, сделалось до того тесным, что ратники задыхались в густой свалке. Расступиться в сторону было некуда: с обоих боков препятствовало тому свойство местности. Такой страшной битвы никто из русских и не помнил. По выражению наших летописей, "копья ломались, как солома, стрелы падали дождем, пыль закрывала

солнечные лучи, мечи сверкали молниями, а люди падали, как трава под косою, кровь лилась, как вода, и текла ручьями". Битва была по преимуществу рукопашная, следовательно, самая кровопролитная. В тесноте воины схватывали противника левою рукою, а правою рубили его или кололи. Многие умирали под конскими копытами. Но и кони едва могли двигаться от множества трупов, которыми в самое короткое время покрылось поле битвы. Полки смешались друг с другом: в одном месте одолевали татары, в другом - русские. Ржание и топот коней, клики сражавшихся, треск оружия и стоны раненых производили такой шум, что воеводы Передней рати тщетно пытались водворять порядок, никто их не слышал, да и сами они большею частию скоро пали геройскою смертию.

Пешая русская рать уже полегла костьми. Пользуясь своим превосходством в числе и смертью многих русских вождей, татары расстроили наши передние полки и стали теперь напирать на Главную рать, т.е. на полки Московский, Владимирский и Суздальский. Тут некоторые молодые неопытные москвичи подались назад и произвели замешательство, так что толпа татар прорвалась к большому знамени, подрубила у него древко и убила боярина Бренка, приняв его за великого князя. Но Глеб брянский, Тимофей Васильевич и другие воеводы успели восстановить порядок и опять сомкнуть Большой полк. Между тем на Правой руке Андрей Одьгердович одолевал татар, но он не дерзал гнаться за неприятелем, чтобы не отдаляться от Большого полка, который не подвигался вперед. На последний навалило сильное татарское полчище и пыталось его прорвать, но тщетно, хотя и тут многие воеводы, старавшиеся служить примером для воинов, уже были убиты.

Мы видели, что Димитрий и его опытные помощники, знакомые с татарскою тактикой и, очевидно, хорошо осведомленные о местности, поставили полки таким образом, что татары не могли их отхватить ни с какой стороны. Следовательно, им оставалось только одно: где-либо прорвать русский строй и тогда уже ударить ему в тыл. Видя неудачу в центре, они с особой яростью устремились на левое наше крыло, куда их начальники и направили свои подкрепления. Здесь некоторое время кипел самый ожесточенный бой. Наконец, когда начальствовавшие Левым полком князья белозерские все пали смертью героев, этот полк замешался и стал все более и более подаваться назад под напором врагов. Теперь Большому полку угрожала опасность быть обойденным сбоку и с тыла; все русское войско, таким образом, было бы отрезано от Донского пути, приперто к Непрядве и подверглось бы истреблению. Недаром татары устремили главные свои усилия на левое наше крыло, а не на правое. Их воеводы, конечно, знали, в какой стороне находилось самое чувствительное место русского войска. Уже раздавались неистовое гиканье и победные клики татар. Но тут-то и сказалась замечательная предусмотрительность в приготовлении и расположении нашего Засадного полка.

* * *

Уже давно князь Владимир Андреевич и воевода Димитрий Волынец из своей засады с напряженным вниманием следили за битвою с помощью нескольких воинов, взобравшихся на деревья. Сердце горело умолодого князя, и он рвался в бой, особенно когда видел, что татары в каком-либо месте начинали одолевать русских. Нетерпение его разделяли и многие другие пылкие юноши. Но опытный воевода сдерживал их пылкость.

"Какая польза от нашего стояния? Кому мы будем помогать после, когда уже будет поздно?" - наконец стали ворчать более нетерпеливые, особенно при известии, что татары начали теснить наше левое крыло.

"Подождите еще немного, несносные вы русские дети, - бранил их Боброк. - Будет еще вам с кем тешиться, пить и веселиться".

Жестокая битва длилась уже часа два, и действительно требовалось большое терпение смотреть на нее и оставаться в бездействии, не лететь на помощь своим. Доселе татарам

помогало еще то обстоятельство, что солнечный свет ударял русским прямо в очи и ветер дул им в лицо. Но вот мало-помалу солнце зашло сбоку, а ветер вдруг потянул в другую сторону. В то же время уходившее в беспорядке левое русское крыло и гнувшая его татарская рать поравнялись с той самой дубравой, где стоял Засадный полк.

"Теперь и наш час приспел! - воскликнул волынец Боброк. - Дерзайте, братия и други. Во имя Отца и Сына и Святого Духа!"

"Как соколы на журавлиное стадо", так устремилась русская Засадная дружина на татар и ударила им в бок и в тыл. Это неожиданное нападение свежего войска сильно смутило врагов, утомленных долгою битвою и потерявших свой воинский строй. Они скоро были совершенно разбиты и рассеяны.

Меж тем Димитрий Ольгердович, предусмотрительно помещенный с своим отрядом за Большим полком (т.е. в резерве), поспешил закрыть его бок, открывшийся с отступлением левого крыла, и, таким образом, главная татарская сила, продолжавшая напирать на Большой русский полк, не успела его расстроить. Теперь же, когда значительная часть неприятельского войска была рассеяна и Засадная дружина подоспела на помощь Главной рати, последняя двинулась вперед. Русская стойкость и здесь взяла верх. Татары, горячо нападавшие в. начале боя, успели уже утомиться, а поражение их правого крыла и появление свежего русского полка окончательно лишили их бодрости. Главная их рать дрогнула и стала отходить назад.

На спуске Красного холма подкрепленные последними ханскими силами татары около своих таборов приостановились и вновь вступили в бой. Но ненадолго. Русские неудержимо ломились вперед и охватывали врагов со всех сторон. Все татарское полчище обратилось наконец в дикое бегство. Сам Мамай и его ближние мурзы на свежих быстрых конях поскакали в степь, оставив свой стан со множеством всякого добра в добычу победителям.

Русские конные отряды, посланные в погоню за татарами, гнали и били их до самой реки Мечи, следовательно, на расстоянии приблизительно сорока верст, причем захватили множество верблюдов, навьюченных разным имуществом, а также целые стада рогатого и мелкого скота; в этих стадах, как известно, заключалось главное богатство кочевого татарского народа.

VI. Победители. Благочестивые легенды

"Но где же великий князь? Где первоначальник нашей славы?" - спрашивали друг друга оставшиеся в живых князья и воеводы.

Особенно беспокоился брат и друг Димитрия Владимир Андреевич. Он "стал на костях", т.е. на поле битвы, под большим черным знаменем и велел трубить сбор. Кода воинство сошлось около него, Владимир начал расспрашивать, кто последний видел великого князя. Некоторые говорили, что видели его сильно раненного и что, вероятно, он лежит где-нибудь между трупами; кто-то сообщил, что встретил его, крепко оборонявшегося от четырех татар и уходившего от них. Князь Стефан Новосильский рассказывал, как видел Димитрия пешего и от ран едва идущего с побоища, но не мог помочь ему, потому что сам в это время отбивался от трех татар. Все эти рассказы не объясняли главного: куда же девался великий князь? Тогда Владимир Андреевич во все стороны разослал дружинников искать его и обещал большую награду тому, кто найдет его живого.

Воины рассыпались по Куликову полю и начали прилежно осматривать лежавшие повсюду кучи трупов. Некоторые увидели на убитом великокняжую приволоку и думали, что нашли Димитрия, но это оказался боярин Бренк; другие за великого князя приняли было Федора Семеновича Белозерского, который был похож на него; третьи нашли павшего коня и нескольких слуг Димитрия, но самого его не было видно. Наконец два костромича по имени

Федор Сабур и Григорий Хлопищев, уклонясь несколько на правую сторону поля, к какой-то дубраве, усмотрели великого князя, лежавшего под ветвями вновь срубленного дерева; они соскочили с коней, подошли к нему и убедились, что он жив. Хлопищев остался при нем, а Сабуров поскакал с радостною вестию к Владимиру Андреевичу. Все князья и бояре поспешили на указанное место, сошли с коней и поклонились до земли великому князю.

"Брат мой милый, великий княже Димитрий Иванович! Слава Господу Богу нашему Иисусу Христу и пречистой Его Матери! Молитвами и помощью угодников Божиих мы победили своих супостатов!"

"Кто глаголет сие?" - проговорил Димитрий, открывая глаза.

"Это я, брат твой Владимир; возвещаю тебе, что Бог явил тебе милость, даровал победу над врагами".

Обрадованный Димитрий с трудом встал на ноги и то при помощи других. Шлем и латы его были иссечены, когда их сняли, то не нашли увеликого князя никакой смертельной раны, ибо крепкие доспехи защитили его от острия мечей и копий. Но тело его было покрыто язвами и ушибами. Имея в виду значительную тучность Димитрия, мы поймем, до какой степени он был утружден продолжительною битвою и как был оглушен ударами, большая часть которых пришлась по голове и животу, особенно когда он лишился коня и пеший отбивался от врагов. Надобно еще удивляться тому, что он, будучи отрезан от своих, имел довольно силы добраться до срубленного дерева прежде, нежели упал без чувств под его ветвями. Отвага Димитрия Ивановича и желание его лично начать битву с врагами, подобно удалым древнерусским князьям, которые обыкновенно бились на челе своих дружин, - эта отвага едва не стоила ему жизни и едва не обратила радость от победы в скорбь и печаль. А если отсутствие великого князя в последние критические минуты боя не помешало нашей победе, то этим Русь была обязана, во-первых, тому же Димитрию Ивановичу, который своими умными мерами и распоряжениями, особенно устройством Засадного полка, приготовил торжество русского оружия. Во-вторых, победа досталась нам потому, что большая часть русских воинов от князей и бояр до простых ратников свято исполнила свой долг и не только поддержала древнюю славу русского имени, но и грядущим поколениям оставила высокий пример доблести и любви к родине.

Наступала уже ночь. Димитрия Ивановича посадили на коня и отвезли в его шатер. Владимир Андреевич приказал весело трубить в трубы, чтобы все воинство узнало и возрадовалось о сохранении великого князя.

Следующий день был воскресный. Димитрий прежде всего помолился Богу и возблагодарил Его за победу; потом выехал к воинству, хвалил его подвиги и обещал каждого наградить по заслугам. Затем с князьями и боярами он начал объезжать Куликово поле и осматривать побоище. Печально и ужасно было зрелище поля, покрытого кучами трупов и лужами запекшейся крови. Христиане и татары лежали, смешавшись друг с другом. Димитрий без слез не мог смотреть на павших своих воинов. Особенно плакал он, когда наезжал на трупы княжеские и боярские. Князья белозерские, Федор Романович, сын его Иван и племянник Семен Михайлович лежали вкупе с некоторыми своими родичами и многими дружинниками; видно было, как крепко стояли они друг за друга и как все пали героями. Считая с белозерскими, вообще пало до пятнадцати русских князей и княжат, в том числе два брата князья тарусские и Димитрий Монастырев.

Проливал слезы великий князь над трупами своего любимца Михаила Андреевича Бренка и больших своих бояр Микулы Васильевича и Тимофея Васильевича Вельяминовых. В числе убитых находились также Семен Мелик, Валуй Окатьевич, Иван и Михаил Акинфовичи, Андрей Серкизов, Андрей Шуба, Иван Александрович, Лев Морозов, Тарас Шатнев,

Димитрий Минин и многие другие бояре и дворяне великого князя.

Проезжая мимо тел Пересвета и его противника - татарского богатыря, великий князь сказал окружающим: "Видите, братия, начальника битвы, он победил подобного себе, от которого многим пришлось бы пить чашу смертную".

Инок Ослябя также был в числе павших. Смотря на великое множество убитых христиан и еще большее количество татар, Димитрий Иванович обратился к волынцу Боброку с словами: "Брате Димитрий, воистину разумлив еси и не ложна примета твоя! Подобает тебе всегда быти воеводою".

Великий князь велел воинам отделять по возможности христианские тела от татарских и первых предавать земле священникам с обычными молитвами. Восемь дней оставался он еще близ места битвы, давая время войску погребсти своих братии, отдохнуть и прийти в порядок. Между прочим, он приказал сосчитать число оставшейся рати. Сосчитали и нашли налицо только сорок тысяч человек, следовательно, гораздо более половины выступившей в поход рати пришлось на долю убитых, раненых, пропавших без вести и малодушных, покинувших свои знамена.

Меж тем Ягайло литовский 8 сентября только на один день пути находился от места битвы. Когда же до него достигла весть о победе Димитрия Ивановича московского, то он пошел назад так поспешно, как будто за ним кто-нибудь гнался, хотя Димитрий и не думал его преследовать. Тут только Ягайло догадался, что позволил себя обмануть своему мнимому другу Олегу рязанскому, который сообщал ему неверные сведения о Димитрии московском. "Никогда Литва не была учима от Рязани, - говорил Ягайло, - зачем же я ныне впал в такое безумие!"

* * *

При известной набожности Димитрия Ивановича московского и горячем участии в его предприятии против Мамая со стороны таких пастырей Русской Церкви, как Сергий Радонежский, естественно, сказания о Куликовской победе тогда же были украшены разными благочестивыми легендами о видениях и чудесах. В особенности эта победа приписывалась невидимой помощи древних князей-мучеников Бориса и Глеба, святых заступников русского княжеского дома и всей Русской земли.

Повторилось сказание, подобное тому, которым украсилась победа Александра Невского над шведами. А именно. В русском войске находился некто Фома Хаберцев. Он прежде был знаменитым разбойником, но потом покаялся и захотел очистить свою совесть, сражаясь с врагами отечества и Христовой веры. Как мужа храброго и опытного великий князь накануне битвы поставил его в одном месте держать сторожу от татар. Во время этой сторожи ночью привиделось ему, будто от востока как бы какая туча несется по воздуху великое воинство. Но вдруг с полуденной стороны явились два светлые юноши с мечами в руках и начали поражать воинство, говоря: "Кто вам велел губить отечество наше?"

Покровителем и заступником собственно Московского княжества в те времена стали почитать святого Петра-митрополита, который впервые утвердил митрополичий престол в Москве и мощи которого покоились в московском Успенском соборе. Ему также приписывали невидимое участие в Куликовской победе.

Вот рассказ, сложившийся наподобие ветхозаветной повести о потоплении фараонова войска.

В ту же ночь перед битвою гость-сурожанин Василий Капица и какой-то Семен Антонов имели видение, будто со стороны поля идет страшное эфиопское полчище, одни на

колесницах, другие на конях. Но внезапно явился святой Петр, митрополит русский, имея в руке золотой жезл. "Зачем пришли погублять мое стадо, которое Бог даровал мне на соблюдение?" - грозно воскликнул святитель. И начал так избивать врагов своим жезлом, что одни пали на землю, другие потонули в воде, третьи убежали.

Предание прибавляет, что об этих видениях тотчас донесли великому князю. Он запретил пока рассказывать о них; сам же со слезами стал молить о помощи Бога и пречистую Богородицу, а также мучеников Бориса и Глеба и чудотворца Петра.

Как бы в подтверждение этих видений те же предания повествуют далее.

Когда Владимир Андреевич, приведши в чувство великого князя, рассказывал ему о победе, то сообщил ему, что множество татар найдено убитыми за рекою Непрядвою, куда русское войско и не заходило, во время битвы, и что они истреблены, конечно, невидимою силою по забтуплению святых Бориса и Глеба и Петра-митрополита.

А когда великий князь со всем оставшимся воинством при погребении христиан провозгласил вечную память убиенным и говорил, что они наследовали нетленные мученические венцы от Христа Бога, тогда выступил некто из полка Владимира Андреевича и сказал: "Господине княже, истинно твое слово, что они нетленными венцами от Христа Бога увенчались. Когда стоял я в дубраве в Засадном полку, плакал, смотря на православных, избиваемых от татар, и молился Господу Богу, Его пречистой Матери и чудотворцу Петру, то внезапно, как бы придя в исступление, увидел бесчисленное множество венцов, сходящих на избиенных христиан".

Наконец, по словам тех же преданий, некоторые верующие люди во время битвы видели и Георгия Победоносца, и Димитрия Солунского, и вождя небесных сил архангела Михаила, и целые полки ангелов, поражавших неверное воинство пламенными стрелами.

Вообще это было в обычае древнего русского благочестия: знаменитые победы своего оружия приписывать явной небесной помощи. Но ни одна русская победа не украсилась столькими знамениями и видениями, как Куликовская.

VII. Заключение

Наконец войско изготовилось к походу. Над великими братскими могилами православных воинов священники отслужили молебен и провозгласили им вечную память. Русская рать переправилась на левый берег Дона и выступила в обратный поход. Обоз ее увеличился множеством захваченных утатар кибиток, нагруженных одеждами, оружием и всяким добром; за войском гнали отбитые табуны и стада коней, верблюдов, буйволов, баранов. Кроме того, русские везли на родину многих тяжелораненых, увозя с собою также тела знатных воинов в колодах, которые состояли из распиленного вдоль отрубка с выдолбленною серединою. В числе этих воинов находились иноки Пересвет и Ослябя.

Проходя опять вдоль западных рязанских пределов, великий князь вновь запретил войску обижать и грабить жителей. Но кажется, на этот раз дело не обошлось без некоторых враждебных столкновений с рязанцами со стороны отдельных московских отрядов.

Когда Димитрий, оставив позади Главное войско с легкой конницей, прибыл в Коломну (21 сентября), то у городских ворот его встретил тот же епископ Герасим и духовенство со крестами и иконами, проводил в соборную церковь и совершил литургию с благодарственным молебном. Побыв в Коломне дня четыре и не успев еще отдохнуть от своего великого утомления, великий князь поспешил в свой стольный город.

Гонцы, отправленные тотчас после Куликовской битвы в главные города Московского

княжения, уже давно известили жителей о славной победе, и настало народное ликование. 28 сентября Димитрий с братом Владимиром торжественно вступил в Москву. Его встречали радостная супруга с детьми, множество народа, духовенство со крестами и со всем освященным собором. Литургия и благодарный молебен были совершены в соборном Успенском храме. Такие же молебны пелись по всему городу, молились о здравии великого князя, всех князей и всего христолюбивого воинства. Затем Димитрий раздавал многие милостыни по церквам и монастырям, оделял убогих и нищих, а в особенности вдов и сирот, оставшихся после убиенных воинов. Ратники, собранные из областей и уцелевшие от побоища, не доходя до Москвы уже были распущены по своим домам.

Из Москвы великий князь с боярами вскоре отправился в монастырь Троицы, чтобы и там возблагодарить Бога и принять благословение уигумена Сергия.

"Отче, твоими святыми молитвами я победил неверных, - говорил Димитрий, - твой послушник инок Пересвет убил богатыря татарского. Но Божьим попущением за многие грехи избито великое множество воинства христианского; отслужи, отче, обедню и пой панихиду по всем избиенным".

После панихиды великий князь щедро одарил монастырь и братию. Он переночевал уТроицы и на другой день воротился в Москву.

Тела иноков Пересвета и Осляби были погребены под Москвою, в Рождественской церкви Симонова монастыря, основателем и первым игуменом которого был родной племянник и постриженик Сергия Радонежского Федор, в то время духовник великого князя Димитрия.

Тогда же были основаны многие храмы в честь Рождества Богородицы, так как победа совершилась в день этого праздника. Кроме того, Русская Церковь установила ежегодно праздновать память по убиенным на Куликовом поле в так называемую субботу Дмитровскую, ибо 8 сентября 1380 года пришлось в субботу.

Московский народ радовался великой победе и прославлял Димитрия с братом его Владимиром, дав первому прозвание Донского, а второму Храброго. Русские надеялись, что Орда повержена во прах и ярмо татарское сброшено навсегда. Но этой надежде не было суждено сбыться так скоро.

Мамай, несмотря на свое великое поражение, успел собрать в Орде новые силы и, злобствуя на великого князя московского, намерен был отомстить ему внезапным набегом на его землю. Но соперником Мамаю в Орде явился другой хан, по имени Тохтамыш. Собранные против Димитрия силы Мамай должен был обратить на Тохтамыша. Счастье и тут ему изменило: на Калке, у Азовского моря, он был разбит соперником. Царевичи и темники ордынские покинули побежденного хана и передались Тохтамышу. Тогда Мамай, спасаясь от погони, с немногими людьми бежал в таврический город Кафу, или Феодосию, к своим прежним союзникам-генуэзцам, но жители Кафы вероломно его убили, чтобы воспользоваться остававшимися унего сокровищами.

Спустя два года после Куликовской битвы воцарившийся в Сарае хан Тохтамыш сделал то, к чему готовился низложенный им Мамай: он совершил большой набег на Московское княжение, и столь внезапно, что застал Димитрия неприготовленным. Великий князь удалился в северные города, чтобы собрать войско, а в его отсутствие Тохтамыш обманом ворвался в столицу и ограбил ее. Но он поспешил уйти, когда узнал о собиравшейся против него русской рати и когда значительный татарский отряд был разбит Владимиром Андреевичем: татары уже боялись встречи в открытом поле. Однако, чтобы избавить свое княжение от подобных набегов, Димитрий согласился снова платить дань ханам Золотой Орды.

Очевидно, чрезвычайное напряжение, сделанное Северною Русью для борьбы с Мамаем, и понесенная ею большая потеря в людях сильно ее истощили. После Куликовского похода Русь нуждалась в отдыхе, притом порядок собирания и вооружения ратных сил требовал много времени, так как постоянного, или регулярного, войска на Руси тогда не существовало. Далее, между северными князьями при Тохтамышевом нашествии незаметно того единодушия и той ревности, какие они обнаружили в войне с Мамаем (конечно, тому способствовали также неожиданность и неприготовленность). Наконец, и сам Димитрий во время помянутого нашествия, по-видимому, действует уже не с тою решительностью и энергией, с какою он действовал два года тому назад. Ясно, что труды похода и усердное участие в Куликовском побоище, т.е. понесенные им раны и тяжкие ушибы, надломили его силы и здоровье и, без сомнения, сделали его недолговечным. После этого побоища он прожил только девять лет и скончался, не достигнув сорокалетнего возраста. Тем не менее Куликовская победа имеет великое значение в истории русского народа. Она произвела решительный перелом в отношениях Руси к ее диким завоевателям. Со времени Батыева погрома Русь впервые почувствовала свою силу, ободрилась и поняла, что окончательное свержение ига недалеко. Русский народ наглядно убедился в том, что его главная: сила должна заключаться в соединении его разрозненных частей, и неудержимо потянул к собирательнице Русской земли и победительнице татар, т.е. к Москве. А великие князья московские в лице Димитрия Ивановича покрылись таким ореолом славы, который совершенно затмил областных великих князей, так что всякое соперничество со стороны последних с Москвою сделалось после того невозможным. На Москву устремились взоры со всех концов Русской земли, от Москвы народ стал ожидать защиты против всех своих сильных врагов. Татары в свою очередь также почувствовали, что после Куликовской битвы они уже не страшны русским, что Москва сделалась очень сильна, а потому ханы если и прибегают к оружию, то стараются более действовать внезапными набегами, нежели открытою войною, для того чтобы получать дани с русских князей, и притом далеко не прежние дани, а гораздо уменьшенные. Оставалась, так сказать, одна тень татарского ига. Спустя ровно сто лет правнук Димитрия Донского Иван III уничтожил и самую тень. А внук Ивана III Иван Грозный покорил три татарские царства: Казанское, Астраханское и Сибирское. Из властителей татары сделались подвластными Руси. Начало такому обороту положено было на Куликовом поле.

Одним словом, нравственные последствия Куликовской победы были огромные. Ее великое значение выразилось и в том, что сказания о ней сделались любимейшим предметом народных воспоминаний и чтения грамотных русских людей. Ни одна битва древней России не пользовалась в потомстве такою громкою известностью, как Куликовская.

ПРИМЕЧАНИЯ И ОБЪЯСНЕНИЯ

Источником для изображения данного события служат главным образом русские летописные своды. Именно Новгородский (так называемая Четвертая Новая летопись. П. С. Р. Л. Т. IV. То же и в первой Новгородской, но очень кратко), Софийский (прибавления к Первой Софийской летописи. П. С. Р. Л. Т. VI), Воскресенский (П.С.Р. Л.Т. VIII). В этих трех сводах повествование о "Побоище великого князя Димитрия Ивановича на Дону с Мамаем" представляет одну и ту же редакцию и разнится очень немногими незначительными вариантами. Далее, Никоновский свод. Он заключает наиболее подробное и обстоятельное изложение из всех сказаний о Куликовском походе. Между прочим, тут передаются путешествия Димитрия к Сергию Радонежскому, гадание на Куликовом поле, благочестивые видения, единоборство Пересвета, действие Засадного полка, нахождение Димитрия под срубленным деревом, обратный поход и встречи. Этих эпизодов совсем нет в предыдущих сводах.

Поведание и сказание о побоище великого князя Димитрия Ивановича Донского, изданное Снегиревым в Русском историческом сборнике Московского общества истории и древностей. Т. III. 1838. По своему содержанию и подробностям оно очень близко к рассказу Никоновской летописи, отличается же от нее главным образом по языку, который иногда переходит в

пиитический склад и отзывается некоторым подражанием "Слову о полку Игореве". Это сказание сохранилось во многих списках, которые заключают много вариантов, а также разнствуют между собою некоторыми вставками и пропусками. Судя по одному из списков, сочинителем его считался какой-то Софоний Рязанец (вероятно, выходец из Рязанской области в Москву). Некоторые анахронизмы, например Ольгерд, поставленный вместо Ягайла, или явные прибавки, например участие новогородцев в Куликовской битве, ясно указывают на позднейшие переделки и неточную переписку первоначального текста в Сказании.

Слово о великом князе Димитрии Ивановиче и о брате его князе Владимире Андреевиче, яко победили супостата своего царя Мамая (так называемая Задонщина). Оно найдено в одном старинном сборнике Ундольским и издано с предисловием Беляева во Временнике того же Общества истории и древностей. Кн. XIV. М., 1852. (Кроме того, издано Срезневским в Извест. 2-го отд. Акад. наук. Т. VI. Вып. V и архимандритом Варлаамом в Учен. зап. того же отд.У.) Это Слово не заключает, собственно, никаких подробностей о походе и самой битве; оно представляет несколько поэтических картин, явно составленных по образцу "Слова о полку Игореве". Например, плач Евдокии и боярских жен на Москве есть подражание плачу Ярославны в Путивле, а изображение Димитрия Ивановича и Владимира Андреевича во время битвы напоминает Игоря и его брата Буйтура Всеволода. Неизвестный автор Слова в начале своем прямо ссылается на Софония Рязанца, у которого он, по-видимому, и заимствовал содержание своего произведения.

Что Софоний Рязанец действительно существовал и в Древней Руси считался автором "Сказания о Донском побоище", на это есть третье свидетельство, именно в Тверской летописи, где он назван "брянским боярином". Там, впрочем, приведен только небольшой отрывок из его "Писания на похвалу великому князю Димитрию Ивановичу и брату его Владимиру Андреевичу".

Кроме помянутых источников имеем еще "Слово о житии и преставлении Димитрия Ивановича, царя Русского" (издано в П. С. Р. Лет. IV и VI и в Историч. сбор. Общества и. и др. III). В этом Слове помещено краткое описание войны Димитрия с Мамаем, очевидно основанное на тех же источниках.

Следовательно, нет сомнения, что такое великое событие, как Донской поход Димитрия Ивановича, имело своего современного певца, или сказателя-панегириста, подобно многим другим важным событиям Древней Руси. Обычай сочинять похвальное слово или песнь в честь князей тотчас после совершения ими какого-либо подвига - этот обычай идет на Руси из глубокой древности. Действительно, вскоре после самого похода сочинена была похвальная повесть о нем в честь Димитрия Ивановича и двоюродного брата его Владимира Андреевича,

ипритом сочинена не только грамотным, но и начитанным автором, которого наши источники называют Софонием Рязанцем. Сочинение это в числе своих образцов имело поэтическое "Слово о полку Игореве" и вообще исполнено риторических украшений. Автор его едва ли был боярином, скорее это сочинение духовного лица. Похвальная повесть Софония не дошла до нас в целом и настоящем своем виде. Но. она послужила главным источником для всех помянутых выше сказаний и слов. Ею воспользовался и тот летописный рассказ, который вошел в своды Новгородский, Софийский и Воскресенский. Ею вдохновился

ииз нее заимствовал свои картины автор "Слова о Задошцине". Наконец, та же самая повесть является в Никоновском своде и в указанном выше "Поведании о побоище", но только с большими переделками, пропусками и вставками. Рассказ Никоновского свода по языку более применен к летописному повествованию, а поведание, несомненно, сохранило по большей части и самый язык Софониева писания, риторический или украшенный. Сказание Софония, очевидно, получило большое распространение в Древней Руси и часто списывалось. Но позднейшие списатели или переписчики много его искажали или по невежеству и недосмотру, или намеренными переделками. Каждой области лестно было заявить о своем участии в великой Куликовской битве. И вот явились, например, списки сказания с длинной вставкой об