Вяземский П.А.. Граф Алексей Алексеевич Бобринский

П. А. Вяземский. «Граф Алексей Алексеевич Бобринский»

не остудили прежнего пыла его, не истощили живых запасов внутренней его бодрости. В старом, то есть постаревшем, Бобринском нашли мы прежнего Бобринского, с некоторыми оттенками с летами нажитой опытности. Он был как будто еще более кроток, доброжелателен и дружелюбен. Конец пребывания его между нами омрачен был великою скорбью. Нечаянный и роковой удар поразил его в самую глубь сердца; болезненно отозвался он и в нас. Он получил известие о кончине нежно-любимой жены своей. Отправившаяся из России для восстановления расстроенного здоровья, она умерла в Париже. Их, несколько лет соединенных в деревне общею и постоянно-неразрывною жизнию, судьба разлучила, казалось, на время, как будто с тем, чтобы она пред кончиною своею не имела отрады пожать на прощании дружескую и милую ей руку, чтобы он не мог оказать ей последние нежные заботы и принять последний вздох жизни, ему цело, нежно и свято преданной.

Позднее съехались мы с ним летом 1867 года, в Ливадии, где прожил он недели две гостем Царского Семейства. Тут опять, разумеется, были мы с ним неразлучны: гуляли по живописным окрестностям, вспоминали свою старину и друг другу поверяли свои потаенные мысли и чувства.

Летом 1868 года, неожиданно встретил я его в Москве. Он приезжал туда печатать книгу свою: «О применении систем охранительной и свободной торговли в России». Не признавая себя законным судьей подобного труда, не буду оценивать его. Около двадцати лет прослужил я по ведомству министерства финансов; но, должен я сознаться, служил не по призванию, а по обстоятельствам. По мере сил и способностей своих старался я исполнят обязанность свою усердно и добросовестно, но исполнял ее без увлечения, без вдохновения; а некоторая доля вдохновения нужна и в применении к самым сухим занятиям. В этом-то и заключалось особенное свойство Бобринского. Он с вдохновением, со страстью принимался за всякое дело. Вычисления, цифры не пугали его. Но для меня истина цифр казалась всегда самою головоломною, наименее привлекательною, и даже наименее убедительною истиною. Он находил в них рычаг, которым поднимал и разрешал жизненные вопросы гражданского устройства: политическая экономия, статистика живут, действуют, господствуют цифрами. В молодости и зрелом возрасте, может быть, Бобринский и носил в себе некоторые зародыши благородного честолюбия; но с умиротворением годов и при опытности жизни они дальнейших ростков не пустили, а окончательно заглохли. Следовательно, в появлении книги его непозволительно искать тайных помышлений и личных видов. Справедливее будет признать в этом дело честного и добросовестного труженика. Ею достойно завершил он свою многостороннюю деятельность, свое желание и всегдашнее стремление быть полезным обществу.

Странное и грустное сближение обстоятельств! Графиня Бобринская, прожившая последние годы неразрывно, так сказать, рука в руку и, за некоторыми временными исключениями, с глазу на глаз с мужем, – умирает вдали от него. Он, почти постоянно имевший при себе, в деревне своей, часть своего семейства, умирает один. Сыновья его только что разъехались. Один из них с своим семейством провел у него несколько месяцев и должен был возвратиться в Петербург. Другой, неожиданно и по собственной воле отправился на днях в Америку, с целью изучать систему Американских железных дорог, для возможного применения их к нашим. Третий сын был также в отсутствии. Зная Бобринского, можно угадать, как отрадна была ему поездка сына за дальний океан, не просто путешественником, а искателем пользы. В нем мог узнать он кровь и плоть свою, дух и предприимчивость.

12

П. А. Вяземский. «Граф Алексей Алексеевич Бобринский»

III

Не все сказали мы о Бобринском, что можно было бы сказать. Но надеемся, что и сказанного нами достаточно, чтобы несколько ознакомить и сочувственно сблизить с ним не знавших его, а пред теми, которые знали его и были ему приятелями, воссоздать в легком очерке некоторые черты этого милого и незабвенного спутника и товарища нашего.

Другим, более сведущим ценителям, предоставляем мы задачу определить в истории промышленности нашей и вообще нашего экономического развития место, которое ему достойно подобает. А на такое место имеет он, без сомнения, полное право. Он положил первые железные рельсы на Русской почве. Это была попытка, которой важность и богатые последствия должны были обнаружиться позднее. Он поступил с общественным мнением, как с ребенком, – сперва заманивая его, словно игрушкою. Он устроил железный путь между Петербургом и увеселительным Павловским вокзалом. Но он предчувствовал, что рельсы его разрастутся. Он расчел, что удобство, с которым можно прокатиться до Павловска, родит желание с таким же удобством прокатиться до Москвы, и так далее. В этой попытке, как в могущественном зародыше, таилось до времени сближение Балтийского моря с Черным, промышленных наших областей с хлебородными – одним словом, таились новые звенья, которыми Русская деятельность прочно и плодотворно связывалась с деятельностью всемирною. Предчувствие его долго не разрешалось от бремени. Но он от него не отказывался, он не отчаивался в нем. Он дожил еще до той отрады, что мог видеть и убедиться в том, что с легкой руки его и с первоначальной мысли его дело пошло в рост и в даль.

Свекловично-сахарная промышленность известна у нас уже с начала столетия, но только в виде частных и робких начинаний. Бобринский вынес ее на плечах своих и дал ей важность и размеры государственной промышленности. Водворение в какой-нибудь местности промышленности обширной и значительной есть не только личное предприятие и частная спекуляция: оно вместе с тем истинное и общее благодеяние для края, по которому она разливается. В стороне малолюдной, безжизненной она создает средоточие деятельности, новой жизни; привлекает к себе, воплощает в себе частные и личные силы, остающиеся праздными в своем единичном бессилии. За таким водворением промышленности, человечески и разумно постигаемой, последовательно возникают мастерские, училища, больницы. Кругом разносится благосостояние, улучшается, просвещается смиренная и скудная доля работника. Тем важнее, тем плодотворнее польза подобной промышленности, когда она вызывается из недр естественной почвы, когда почерпает она пособия и силы свои в распространении и улучшении земледелия. В этом отношении, граф Бобринский многое сделал для многих в живой среде частной своей деятельности. Этою деятельностью, еще во время оно, возвысил он и нравственно облагородил звание и права помещика.

Эти заслуги его пред Россию должны быть приведены наукою в известность и в цифры. Мы уже откровенно и смиренно признались, что этот труд нам не по силам и не по нашей части {В числе предшественников Бобринского по сахарной промышленности нельзя забыть нашего общего с ним приятеля, Дмитрия Александровича Давыдова. Он также положил в нее много лет, много усилий и трудов и много денег, – едва ля не все свое благосостояние, заключавшееся в миллионе рублей ассигнациями. Удача не вознаградила его усердия и пожертвования; но и самые неудачи, тяжкие для того, кто их понес, могут служит полезным указанием и предостережением для других: следовательно, также имеют свою общую пользу.}.

В наших воспоминаниях мы не имели целью выставить вполне общественную и государственную деятельность графа Бобринского; мы только хотели обрисовать его личность и указать на любезные и благородные свойства, которые в общественной жизни – нравствен-

13

П. А. Вяземский. «Граф Алексей Алексеевич Бобринский»

ной и гласной – давали ему полное право на уважение и любовь современников. А современникам предстоит обязанность замолвить о таком человеке, хотя и частным образом, доброе и памятное слово грядущим поколениям.

14