Гончаров И.А.. Заметки о личности Белинского

скажет (ине разговорил) скакою-тодоброюзлостью, а однаждыположил ласковопослеэтогомнерукинаплечи и прибавилпочтишопотом: - "аэто хорошо, это и нужно, это признакхудожника!" - какбудтобоялся, чтоего услышат и обвинят засочувствие кбестенденциозномуписателю. Он, конечно,

отдалсябысовременномуреальному иутилитарномунаправлению, но отнюдьне весь ине во всем. Искусство, во всейегошироте исиле, непотерялобы своейвластинадним, - и он отстоялбыего оттех чересчурутилитарных условий, вкоторыетактесно и узкохотятвогнатьегонекоторыеслишком исключительныеревнителиутилитаризма.

ПроКольцова я самнеслыхалничегоотБелинского, ноэтобылоне нужно, благодарясловоохотливостиПанаева, которыйслышалотзывыБелинского ипонесколькуднейразносилих сстенографическоюверностьюпо домам,

пока, вслед заБелинским, опятьнеувлекалсячем-нибудьдругим. НоБоже мой! чтоэтобыли заотзывы! КромеКольцова ивне Кольцовауженебыло ине бывало вмирепоэтов! Этотобраззаслонялу него навремя и Пушкина, и

Лермонтова - словом, ни о комнебыло иречибольше. Заикниськто-нибудь,

нето чтобыусомниться, а простоприбегнуть, например, к сравнениюКольцова скем-нибудь, илидаже к простому и спокойномуопределению родапоэзии и талантаКольцоваБелинский, а вслед заним и Панаев, разгромилибывконец!

Иэто нанеделю, надве, апотоманализ, охлаждение, осадок, а в осадке -

искомаядоляправды.

Яне ошибочносравнилэтиувлеченияБелинского сДон-Жуановскими увлечениямиженщинами: и у Белинского, как у поклонниковженскойкрасоты,

всепрежниеидолыбледнелипередпоследним, иногданевзрачным, ноимеющим болеевсегопрелестьновизны. Истинажеоценкивысказываласьвбольшейили меньшейпродолжительностивпечатления, - иеслипоследнеепереживало несколькопоследующихидолов, то значит - критикаегобыланепогрешима. Но этогоиногдаприходилосьдолгождать.

Кидоламже, обманувшимего ожидания, или которымионувлекался прежде, в молодости, ошибочно, илибольше, нежелиследовало, - онбыл

беспощаденвпоследствии. Кажется, он восхищалсяеще встуденчестве Каратыгиным, когдатотприезжал изПетербурга в Москву, а Мочаловоттуда сюда, и когдапроисходилмеждуобоимиартистамисценический, а по поводу их, вжурналах, илитературныйтурнир. Образовались двалагеря. Не знаю хорошенько, ноподозреваю, что Белинский вюношествеплатил, кажется, обоим артистамболее даниудивления, нежелипотомони (или собственноКаратыгин)

вего глазахстоили, когдаБелинскийразвился исозрел. О Мочаловеон и послевсегдаотзывалсясочувственно, ценя внемверное ичуткоевыражение тонких, нежныхили высокихсторонШекспировских иШиллеровскихролей,

особенноГамлета, кчемусовершеннопризнавалнеспособнымКаратыгина.

Любимцусвоему занекоторые, истинновысокиеминуты втех илидругихролях,

онпрощалвялость, монотонность инебрежностьисполнения, когдаэтотактер былне вударе, аэто случалосьоченьчасто. В Каратыгинеже онкак-то нехотяпризнавалталант, хотя талантбылбольшой, ипритомстарательно

выработанныйтрудом вшколесценических илитературныхусловий ипреданий.

Белинскийговорил онемкак онеуклюжей, ходульнойфигуре, смеялсянадего манерой и грубостьюпониманиятонкихролей.

Здесьон впадал в тот недостаток, которыймешалему бытьвполне беспристрастнымкритиком. Уравновешиватьстрого и покойнодостоинства и недостатки вталантах - былоне в горячейнатуреБелинского.

Междутем этаже самаягорячность, т. е. способностьувлекаться, и

поставилаего во главекритикихудожественныхпроизведений и создаладаже школуэтой критики, первымудачнымпоследователемкоторойбылДобролюбов и менееудачнымАполлонГригорьев. Ни доБелинского, нипосленего, небылоу нашихкритиков в такойстепеничуткойспособностисознавать в самомсебе впечатлениеот тогоилидругогопроизведения, сближать и сличатьего с впечатлениемдругих, обобщатьих и наэтомосновыватьсвойсуд.

Вэтом собственно и состоялтворческийприемегооценки. Емупомогало ещето, чегонедоставалодругимкритикам: это страстногосочувствия к

художественнымпроизведениям. Чемярче исильнееталант, темстрастнеебыло

ивпечатление. Онобудилоегонервнуюсистему, затрогивалофантазию и порождалоэти горячиекритическиеизлияния, которыебросилистолькосвету и огняна все, что производилалитературазамечательного. Этасамая страстностьувлеченийповергалаего, как язаметил, и втепреувеличения,

натяжки и ошибки, которыеставилисьему, бывало, его противниками в вину,

какумысел и обман. Точнотакже производило внемнервноераздражение и всякоебездарное, антиизящноеявление влитературе ивело к горячим словоизлияниям в обратномсмысле - и все стемжеблеском, остроумием, но с беспощадноюиронией.

Вобластикритикихудожественныхпроизведенийявлялось и является немалоболее илименеезамечательныхумов иперьев, нооченьнемногие из нихподходят кпроизведениюпопрямому икратчайшемупути, т. е. от непосредственноговпечатленияпроизведениянаних самих: они обходят со стороны, отхолодногоумственноговоззренияпускаются вкритическиедебри и рассуждаюттам, гденадопреждевсегочувствовать и огнемчувстваосвещать путьуму - кверномуопределению достоинствилинедостатковпроизведения.

Ночуткостьнерв, силафантазии ивпечатлительность, достепени страстности, даютсяприродою, - по-видимому, неоченьчасто. Еслисами художникивстречаютсяне на каждомшагу, то и критики стакоюсильною впечатлительностью, каку Белинского, присилеего ума и дарования,

встречаютсяещереже. Можетбыть, этимможноотчастиобъяснитьнедостаток критики внашейлитературе, накоторыйнередкораздаютсяжалобы впублике.

Недалекотовремя, когданаступитчередсамогоБелинскогопредстать передбеспристрастныйсудкритики. Этотсуд, неподкупленныйпривязанностью кего личностиживыхдрузей-современниковиегопочитателей, настанет,

когдаохладитсятеперь покаещегорячее онем воспоминание ипредание: он отделитегообщественно-литературнуюдеятельностьот всякихдружеских симпатий, откинетвсепреувеличения и строгоопределит иоценитистинное егозначение и заслугупередобществом.

Даже итеперьеще людивторогопоколения, не связанныеникакими

личнымиотношениями кБелинскому, простопо краткостипериода, накоторый отодвинулисьотнего, затруднятсяпроизнестьстрогийкритическийприговор егонедостаткам.

Этинедостаткибыли, можетбыть, неизбежныпритойроли, какаявыпала емунадолю. Ему, каккакому-тоапостолуотрицания, пришлосьразыграть в сферекритики и публицистикитоже самое, что, другимиспособами и приемами, разыграл в искусствеГоголь ичто, иначеуже, конечно, продолжало

потом ипродолжаетразыгрыватьсяилидоигрыватьсяпочтивсемилитературными деятелями досихпор.

Наподобнуюначинательнуюлитературнуюрольнужнабылаименнотакая горячаянатура, какего, итакиеспособы иприемы, какие суспехомбыли употребленыим: другие, более мягкие, покойные, строгообдуманные, не дали быему сделать иполовинытого, чтосделалон, образуятогдасобой, вместе сГоголем, почтивсюлитературу: надобылоразработыватьедвапочатую общественнуюпочву.

Снаружиказалосьвсетакприбрано, казисто; обществовыделяло изсебя замечательных, дажеблестящихединиц в разныхсферахдеятельности, на вершинахеголежалоченьтонкийслойобщеевропейскойкультуры. Номасса обществапокоилась вдремоте, жиларутиной и преданиями ине готовиласьеще идтинавстречутемреформам, мысль окоторыхужезрела в высших правительственныхсферах иприближениекоторыхчуяли и предсказывали некоторыеумы, в томчисле иБелинского. Он стал - или талант и всяего натурапоставилиего во главеновоголитературногодвижения. Беллетристы,

изображавшие вповестях иочеркахчертыкрепостногоправа, были, конечно,

этимсвоимнаправлениемболее всегообязаныего горячей - и словесной, и

печатнойпроповеди.

Понятно, что, соединяя всеберолипублициста, эстетическогокритика и трибуна, провозвестникановыхгрядущихначалобщественнойжизни, он неизбежнодолженбылвпадать в резкости, иногдакрайности, влихорадку торопливости, увлечений, разочарований, раздражений, эфемерныхсимпатий,

несправедливыхантипатий инедомолвок - словом, непрерывнойборьбы, без оглядкиназад и безостановок!

Ктоне оправдаетего, вспомня, скакойумственной и нравственнойтьмой надобылобороться, в какомзастоепокоиласьмасса, передкоторойон проповедовал? Крепостноеправолежалоне наоднихкрестьянах - иему приходилосьеще оспариватьправоначальников - распоряжатьсяпо своему произволуучастьюсвоихподчиненных, родителей - считатьдетейсвоей вещественнойсобственностью и т.д. - итутже рядомобъяснятьтонкость и прелестьПушкинской и Лермонтовскойпоэзии. Безнего, смеломожносказать,

иГогольнебылбы в глазахбольшинстватой колоссальнойфигурой, в какую он, освещенныйкритикойБелинского, сразусталпередпубликой.

Обращаясь кегоувлечениям и разочарованиям, припомнюмеждупрочим о егобеспощадныхотзывах оКукольнике, иособенно оБенедиктове.

Поражаянаправо иналевовсякуюрутинность, ходульность, ложькак в жизни, так и в искусстве, он и в том и в другомтребовалпростоты,

естественности, и ктонеудовлетворялэтимусловиям - томупощадынебыло.

Кукольник иБенедиктов, оба сзначительнымиталантами, явилисьнасвою бедупоследнимимогиканамистарой, "риторической", как прозвалее Белинский, школы. Он ипечатно, и в разговорахне мог оних отзываться равнодушно. ВКукольникеонеще соглашалсяпризнатьнекоторыедостоинства,

именно вповестях изэпохиПетраВеликого, и, ставяих впример, темтяжеле обрушивалсяна "Тасса", "ДжулиоМости" и др. Но оБенедиктовеон и слышать немог. Вычурностьнекоторыхстихотворений, в самомделе поразительнаяпри таланте иумеБенедиктова, делалаего каким-тобудтоличнымврагом Белинского. ЗнаяличноБенедиктова, какумного, симпатичного и честного человека, япробовалиногдаспорить сБелинским, объяснялобилиемфантазии натяжки ипреувеличенияво многихстихотворениях, - указывал, наконец, на мастерствостиха ипроч. Белинскиймахалрукой инехотел признатьничего,

ничего. Непомню, что он говорилпечатно оегосочинениях, но в разговоре онпостояннораздражалсяпротивнего, даженападал (где-то встатье) на

наружностьБенедиктова, в самомделе некрасивую. И Кукольник иБенедиктов,

оба, былиего bкtes noires 3}. Первогоон, кажется, зналлично, а второго

нет, развевиделгде-нибудь. Ноантипатия ких сочинениямвполнепереходила ина авторов.

ВКукольникеличноон могещепреследовать и ту кичливость, которую носили ссобойвсюдумногие иззнаменитостей. Тогдабылтриумвират из Кукольника, Брюлова и Глинки (говорят, неразлучныхмеждусобой), который примировал вобществе. Можетбыть, иэто */генеральство/*, выказывавшееся особеннорезко вКукольнике (которого я самвидалтолькомельком), вего фигуре, речи иманерах, - многоприбавлялоуксусу кжелчиБелинского.

Развенчиваниеоттеатрального, мишурноговеличия и самомненияразных знаменитостей исведениеих настепеньобыкновенныхсмертныхбылотоже в числеего задач. Оннетолькоотрезвлялотчрезмерногосамолюбияживых, но,

какизвестно, снималвенки и сусопших, возложенныенанихслепым и преувеличеннымпоклонениемихсовременников, заходяиногдаприэтомдалеко,

впадая ввышеупомянутыеошибки, резкости, порицания и отрицания, не стесняясьисторическойперспективой. Он как будтоне замечал (и

действительно в товремянезамечал), что приэтом страдализаконыстрогого беспристрастия. Всясилаударовегобыланаправленане нато, чтобы отстоятьпрошлое исуществующее, а чтобызавоеватьновое, неохранить, а

разрушить, чтобдобытькакую-нибудьновуюилирасширитьужесуществующую свободу.

Справедливостьтребует прибавить, что онбылпристрастенне в отрицательномтолько, но и вположительномсмысле. Нопоследнееделалосьу негонеумышленно, а самособой. Егоподкупалисимпатии к близкимили хорошимлюдям, к своемукружку - и онгрешилне совестью, а мягкостью сердца. Упомяну онекоторыхпримерах. Междупрочимонхвалилповести Панаева, и однаждытолькокак-тонехотя, почтишопотом, сказалмнеуныло: "Творчествау негони каплинет".

Кудрявцев изМосковскогокружка, большойприятельБелинского, написал

недурнуюповесть, но Белинскийотозвался оней почтивосторженно. Он смешивалприятеля сегосочинением, что, повторяю, у негобылогрехомего сердца, ане совести иэстетическоговкуса. Литературныепротивники упрекалиего вэтой слабости, но никогдане указывали, изкакогочистого источникапроистекалаона.

Ясказалвыше, что Белинскийборолся, чтобыдобыватькакую-нибудь новуюилирасширитьстаруюсвободу: от этого и запальчивость, и

пристрастия, и натяжки, ипротиворечия - всето, чтонеизбежнобываетпри усиленнойломкестарого и завоеваниинового. Приведупример, вкотором Белинскийявляетсяревнителемженскойэмансипации, не вобширномсмыслетак называемогоженскоговопросавообще, которыйтогдаещенепоступал, в

нынешнемего значении иобъеме, наочередь, а простотолько ввопросе о любви. Вчислевсякихсвобод, конечно, оннеобошел иженскуюсвободу, за которуюполомалнемалокопьев и апостоломкоторойбылатогдаЖоржЗанд. Он заодноужеэто, помимоталанта, былее восторженнымпоклонником.

Япришел кнемуоднаждыранопослеобеда (он жилтогдау Аничкова

моста); онходилпокомнате ибылрадмоемупосещению. "Ну, что"Теверино"? - спросилон, - как вынаходите?" - "Яне читал", - сказал я равнодушно.

"Какне читали, вы?" - "Не читал", - повториля. "Как так?" - "Не попалось книгиподруку, я инепрочел". - "Чтоэтотакое!" - напустилсяон наменя иразразилсясначалагонкоймне залень иравнодушие, апотомдифирамбом

"Теверино" и вообщеЖоржЗанду. Не читавши"Теверино", я, конечно, не могу теперьприпомнить, чтоименноон сказалобэтой повести; помнютолько, что помере тогокакприходилидругие, человекадва-три, послеменя, он всякому указывалнаменя и приговаривал судивлением: "Теверино" не читал!"

О"Теверино" яупомянултеперь случайно, в видепредисловия к тому примеру, которыйхочупривестипо вопросу о женскойэмансипации и окрайнем увлеченииэтимвопросомБелинского. Непомнютеперь, вэтотвечерили в другой, онприступилкомне свопросом о "ЛукрецииФлориани", котораятогда появилась впереводе в"Современнике". Я итеперьпомнютовосторженное

поднятиеБелинскимрукивверх, когдаон, освещаяфигуруЛукрецииуже своим электрическимогнемпохвал, ставилее всевыше, вышеи, наконец, заключил почти сумилением, чтоэто "богиня, передкоторойвесьмирдолженстатьна колени!"

Меня сначалазнакомства сним, какновогодлянегочеловека, часто звали кнему и туда, гдеонбывал, потомучто он оживал сновым, не

неприятнымему лицом, высказывалсяохотнее, былвесел, доволен, словом, жил по-своему. О ЖоржЗандетогдаговорилибеспрестанно, померепоявленияее книг, читали, переводилиее; некоторыеженщиныдажебуквальнопримерялина себеее эмансипаторскиезаповеди, поставивсебя вположениетех илидругих еегероинь, чего, конечно, безнее им бы и в головунепришлоилипришло бы, как всегда, просто, безучастияголовы. Так, говорят, т. е. порецепту ЖоржЗанда, дажеженился и В. П. Б. и сейчасже разошелся сженой - уже по собственномусвоемуусмотрению.

Я сбольшимудовольствиемпрочел"ЛукрециюФлориани", наслаждаясьтам вовсенеее тенденциейосвободить дотакойстепениженщину, докакойона освободилаЛукрецию, а тонкой, вдумчивойрисовкойхарактеров, этой нежностьюочертанийлиц, особенноженских, ароматомума, разлитым в каждой,

дажемелкойзаметке, и досихпор смотрютакнаЖоржЗанд и наслаждаюсь всемэтим вней независимоотее задач. НоБелинский, ценя вней художественностьисполнения, конечно, по достоинству, вышевсего, однако,

ставилвсе-такиее идеи. Яне разспорил сним, ноне горячо (чтобыне волноватьего), аскорееравнодушно, чтобтольковызватьего высказаться, -

иравнодушножеуступал. Безэтогоспорбыникогдане кончился - или перешелбы в задор, накоторый, конечно, никто иззнавшихего никогда умышленнобыне вызвал. Ятолько, таксказать, затрогивалего, илион,

вернее, самзадиралменявопросом, ожидаявозражения, и тогдаразрешался любимымтезисом, кипятился и выкладывалвсе, что у негонаготовилось за известныйпериод о томилидругомпредмете и чтопотомукладывалосьили в статье, если к томувремениподвертываласьстатья, или всловесную

импровизацию, в спор. Какбезмолвных, так и слишкомгорячихсобеседников,

какимонбылсам, он, кажется, нелюбил, что ипонятно.

Япомню, что, по поводу"ЛукрецииФлориани", яупрекалего слегка рабствомавторитету, а самойЖоржЗандставил в вину, какхудожнику, тесную исключительностьее сферы иее парадоксы, доказывалмеждупрочим, что нельзяпризнавать"богиней" женщину, котораянастольконевладеетсобой,

чтопереходит изрук в рукипятерыхлюбовников, не обойдядажетакого хлыща, какгрубый, неразвитойактер, чтоэтоуженелюбовьчеловеческая,

осмысленная, свойственнаянравственной, развитойнатуре, а так, "гнусность", что, наконец, любовьдвухлюдейтребует равенства в развитии,

иначеэто каприз ит. д.

Оннапална меня: "Вынемец, филистер, анемцы, ведьэто семинаристы человечества! - прибавилон. - Выхотите, чтобыЛукрецияФлориани, эта страстная, женственнаяфигура, превратилась в чиновницу!"

Оноднаждывыразилсядажетак, что и художник самдолженокунуться в омутраспущенностинравов - ипроговорилэто довольносерьезнымголосом, с

важнымвыражениемлица, субеждением, какзаповедь. Яуверен, что у Белинского, вэтомгрубомпарадоксе, крылосьтоубеждение, что художник, не прикоснувшийсясобственнымопытомнизших, грубыхслабостей и падений,

оставаясь в строгихпределах чистыхнравов, небудетиметьмногихкрасокна своейпалитредляживописаниявсехлюдскихстрастей и страстишек. Иначе нельзяэтого и объяснить. Белинский, конечно, вдавался вочевиднуюнатяжку,

допускаянетолькоснисхождение, но присуждая, так сказать, венокженщине,

котораясмелооторветсяотморальных иматериальныхуз, какимисвязана была, - и яполагаю, - во многомбудетсвязана, - т. е. самане позволит развязатьсебя, когданаступитотрезвлениеот горячкитакназываемого женскоговопроса и когдапоследнийвступит в фазиспокойной и разумной обработки.

Белинский, безсомнения, лучшедругихпонималвсе, что естькрайнего в жизниэтихЛукреций, ине смешивалпро себявсехэтих куч навоза, где

толпилисьактеры, герцоги ипрочие, сквозьфалангукоторыхпрошлаФлориани, - в однукакую-топирамидулюбви. Ноему инеэтобылонужно: ему снился идеалженскойсвободы, он рвался кнему, жертвуяподробностями, впадая в натяжки ипротиворечиядаже ссамимсобою, лишьбы отстоятьэтотидеал,

чтобыпротивныеголосане заглушилисамоговопроса взародыше.

Отом, чту собственноестьлюбовь, какчеловеческоечувство, и как строго и зорконадоего отличатьот одногоживотногопобуждения, - он в ту минутуне думал, хотянередко впечативыражалтрезвостьсвоеговзгляда.

Этовторостепенныйдлянеговопрос, докоторого, конечно, дойдеточередь,

когдаодержана иупроченабудетглавнаяпобедасвободы, адеталипридут потом, когданачнетсявоспитаниеженщины вдухетой свободы, - тогда и разберут, что и как. Особенноон боялсяпомехи со стороныпуритан и пуританок, которыекосопоглядывалинетольконаэмансипационныепопытки ЖоржЗанд, но и начувственныепроявлениялюбвивообще. "Да, - задумчиво и серьезносказалон однажды, ужнепомнюприкакомслучае, - конечно, не одно"это" (т. е. чувственность) соединяетлюбящихся, но без "этого" ничего другого ине нужно!"

Междутем собственнаяего семейнаяжизньсовершеннопротиворечила тому, чтопроповедовалон насвоейтрибуне о женскойсвободелюбитьна

манерЛукрецииФлориани. Всему, что говорилось и писалось оегобезупречных отношениях к женщинам - надоверить. Всемейнойжизнитрудноотыскать человека, которыйбы сбульшимуважениемобращался кжене, чемон. Во всем егообхождении снейбылото, что французыназываютdйfйrence 4}: этоже свойствопроглядывало и вотношенияхего к прочимзнакомымженщинам, к

женам и вообщесемействамвсегокружка. Еслиу него вдуше ибыли какие-нибудьсемейныеоблака, то, вероятно, он никогданикомуихне обнаруживал. Вообще, глядянаегосемейнуюжизнь, можнобылозаключить, что наделе он признавал"святость" семейныхсоюзов, он, нелюбившийпризнавать вообщесвятостей.

Мнеостаетсязаметитькое-чтоеще онесправедливомпоголовном и