Том 4. Восток в Новое время. Кн.2

Вэтих условиях 3 ноября 1912 г. Хандорж и И.Я.Коростовец подписали в Урге межправительственное монголо-русское соглашение и Протокол к нему.

Всоглашении обе стороны констатировали, что «прежние отношения Монголии к Китаю прекратились», что она имеет право на сохранение своего самобыт-

492

ного строя и право «содержать свое национальное войско, не допуская на свою территорию китайских войск и колонизации своих земель китайцами», в чем правительство России брало обязательство оказывать ей помощь и содействие.

Соглашение весьма завуалированно определяло статус «монгольского государства»: в монгольском тексте как «независимое», а в русском — как «автономное», и, по существу, обходило вопрос о границах этого государства, лишь сменив термин «Внешняя Монголия» на просто «Монголия». Протокол гарантировал российским гражданам беспошлинную торговлю и свободное передвижение по территории Монголии и право экстерриториальности, т.е. закрепил привилегированное положение России на монгольском рынке. Это, однако, не привело к полному вытеснению китайских торговцев и превращению русского капитала при всей его активизации в монопольного поставщика промышленных товаров в Монголию: российский экспорт в 1912-1915 гг. удовлетворял лишь 30-35% спроса на эти товары, что при сокращении ввоза из Китая привело к острому товарному голоду.

В целом, подписание Соглашения было большим успехом монгольской дипломатии: впервые Монголия вступила в договорные отношения с великой державой, которая тем самым, как писал российский журнал «Вестник Азии», признавала де-факто «самостоятельное бытие этой государственной единицы», т.е. фактически ее независимость. Именно так расценивала этот договор монгольская сторона: находясь в Петербурге со второй миссией для переговоров о границе, займе, помощи в обучении армии и т.п., Хандорж в интервью корреспонденту владивостокской газеты «Далекая Окраина» в январе 1913 г. заявил: «...мы понимаем, что этим актом признана полная независимость Монголии от Китая, и мы твердо намерены это отстоять».

Однако российская сторона думала иначе: она последовательно придерживалась линии, изложенной министром иностранных дел С.Д.Сазоновым в речи по «монгольскому вопросу» в IV Государственной Думе от 13 апреля 1917 г. Суть этой линии заключалась не в признании независимости, а в обеспечении под русским протекторатом широкой автономии Монголии в пределах Халхи при формальном сохранении над ней китайского сюзеренитета, который в инструкциях МИД России И.Я.Коростовцу квалифицировался, например, как «юридическая фикция», в оказании ей финансовой и военной помощи. Соответственно, ургинские договоренности рассматривались правительством России и как средство обеспечения российских интересов в Монголии, и, во многом, как средство политического давления на Китай, с тем чтобы тот в конце концов принял российскую формулу урегулирования «монгольского вопроса»: «автономия в составе Китая».

С другой стороны, Николай II и его правительство категорически отклонили предложения богдохана, переданные Хандорж во время его переговоров в Петербурге в декабре-марте 1913 г., официально признать полную независимость Монголии и присоединение к монархии Внутренней Монголии и Барги, а также обменяться постоянными дипломатическими представительствами. В вопросе о границах монгольская сторона сумела добиться лишь единственной — первой и последней— уступки: согласия России на включение в состав «автономного монгольского государства» Кобдоского округа. На большее Российская империя

493

пойти не могла, ибо была по рукам и ногам связана тайными договорами с Японией от 1907, 1910 и 1917 гг., по которым ее сфера влияния в Центральной Азии распространялась только на Внешнюю Монголию.

В Китае монголо-русское соглашение и переговоры Хандорж вызвали взрыв недовольства, неприятия и буквально антирусской истерии: раздавались требования объявить войну России, правительство Юань Шикая активизировало усилия по подавлению освободительного движения во Внутренней Монголии и было на грани вторжения в Халху. В такой обстановке монгольское правительство направило подкрепления своим частям, сражавшимся в сопредельных районах Внутренней Монголии, и обратилось к правительству России с просьбой оказать им даже военную помощь, взять под свою защиту внутримонгольские хошуны, но получило отказ. Тем не менее Россия ввела свои войска в Ургу, Кобдо и Уля-сутай и тем самым летом 1913г. предотвратила китайскую агрессию. Фактически встав на защиту монгольского государства, она вынудила Юань Шикая возобновить переговоры по «монгольскому вопросу».

5 ноября 1913 г. в Пекине состоялось подписание русско-китайской декларации, по которой Россия признавала сюзеренитет Китая над Монголией, а Китай — ее автономию в составе четырех аймаков Халхи и Кобдоского округа. По существу, это означало капитуляцию правительства Китая в «монгольском вопросе», ибо до того оно неизменно настаивало на определении статуса Внешней

Монголии как обычной китайской провинции.

Русско-китайская декларация вызвала возмущение теперь уже в Монголии, за спиной которой была совершена эта акция. Правительство богдохана тотчас направило резкие ноты протеста Юань Шикаю и генеральному консулу и дипломатическому агенту России в Урге А.Я.Миллеру, а в Петербург была срочно направлена третья делегация во главе с премьер-министром Сайнноен-ханом Намнансу-рэном. 4 декабря 1913 г. он вручил правительству России и посольству Китая специальные ноты одного содержания по поводу русско-китайской декларации, в которых в заключение подчеркивалось: «...уже неоднократно Монголия заявляла, что она окончательно порвала связи с Китаем и что она не признает никакой зависимости от последнего. Поэтому монгольское правительство будет настаивать на таком определении границ монгольского государства, чтобы в состав его были включены все присоединившиеся монголы».

Следует отметить, что соглашение России и Китая по Монголии вызвало отрицательную реакцию также и у либеральных торгово-промышленных кругов России, выступавших в целом за полное отделение Монголии от Китая и по этой причине подвергших декларацию резкой критике как проявление неумелой политики.

Однако правительство России продолжало свою линию и, ссылаясь на договоренности с Китаем, отказалось без участия последнего даже обсуждать на переговорах с Сайнноен-ханом проблемы статуса и границ монгольского государства. Таким образом, по этим главным вопросам внешней политики Монголии миссия Намнансурэна, покинувшая Россию в начале января 1914 г., так же как и миссия Хандорж, при всем том пышном приеме на самом высоком уровне, которого они удостоились,

— встречи с царем, ведущими министрами, поездки в Москву и Крым и т.п., — потерпела в целом неудачу. Более того, третья делега-

494

ция столкнулась с определенным ужесточением позиции России: так, предоставление нового трехмиллионного займа и дополнительных поставок вооружения, о чем просила монгольская сторона, было жестко обусловлено требованием вывести войска из Внутренней Монголии и согласиться на участие в трехсторонних переговорах.

Правительство богдохана под давлением финансовых трудностей в связи с расходами на военные операции за пределами Халха-Монголии и под нажимом России было вынуждено принять эти условия. Однако с выводом войск оно не спешило — окончательно они ушли из Внутренней Монголии лишь к 1916г. — и не отказалось от присоединения последней, надеясь добиться дипломатическим путем на переговорах с Россией и Китаем в Кяхте положительного решения этой центральной задачи своей внешнеполитической деятельности в 1912-1915 гг.

О том, с каким упорством монгольская, да и каждая сторона отстаивали свои позиции на этих труднейших переговорах, говорит их продолжительность: они начались 8 сентября 1914 г., продолжались более восьми месяцев и закончились 7 июня 1915 г.2 подписанием тройственных Кяхтинских соглашений, окончательно решивших «монгольский вопрос» в духе русско-китайской декларации 1913 г.

По этим соглашениям Монголия в границах Халхи и Кобдоского округа получала самую широкую автономию, но под сюзеренитетом и в составе Китая. За ней сохранялось исключительное право ведать всеми делами своего внутреннего управления и заключать с иностранными государствами договоры по всем вопросам, кроме политических и территориальных.

Китай и Россия приняли обязательства не вмешиваться во внутренние дела автономного монгольского государства, не вводить туда войска и воздерживаться от колонизации его земель. Китай получил право иметь своих представителей-амбаней в Урге, Улясутае, Кобдо и Кяхте. Русско-монгольский протокол о торговле от 3 ноября 1912г. и русско-китайская декларация от 5 ноября 1913г. были признаны как имеющие полную силу.

Сразу после подписания Кяхтинских соглашений в соответствии с достигнутой договоренностью Россия вывела свои войска из Монголии, а Китай направил своих амбаней в обозначенные в соглашениях пункты.

Итак, Кяхтинские соглашения закрепляли господствующее положение России в Монголии с 1915 г., а для Китая открывали двери для постепенного восстановления своих позиций.

Для Монголии соглашения в Кяхте означали крах надежд и возможностей образования единого монгольского государства и утверждения его независимости, что в 1912-1916 гг. находилось в центре внимания и усилий монархии богдохана. Они нанесли серьезный удар по общенациональным чаяниям и устремлениям монгольского народа, но не помешали дальнейшему росту национального самосознания, обогащенного опытом борьбы за свободу и независимость в эти годы.

Вместе с тем они обеспечили дальнейшее существование монгольского государства, сохранившего и в последующие годы достаточно высокую, если не пол-

! Во многих публикациях приводятся другие даты: 26 августа 1914 г. и 15 мая 1915 г.

495

ную самостоятельность, поскольку китайский сюзеренитет до 1919г. носил в общем весьма номинальный характер.

В целом, Кяхтинские соглашения стали определенным рубежом, обозначившим вступление феодально-теократической монархии богдохана во второй и последний «автономный» этап своей истории— 1915-1919 гг., — который выходит за хронологические рамки данного обозрения.

Глава 18

КОРЕЯ В ЭПОХУ ПРОБУЖДЕНИЯ АЗИИ (1905-1914)

17 ноября 1905 г. Япония вынудила корейское правительство подписать Договор о покровительстве, что на деле означало установление в Корее режима протектората. По Договору о покровительстве Корея лишалась права на самостоятельность в проведении внешней политики. В Сеул из Токио был направлен генеральный резидент Ито Хиробуми, в ведении которого находился штат японских чиновников. Японских резидентов назначили и в провинциальные центры. Генеральный резидент имел право вмешиваться во внутренние дела корейского государства. В 1906 г. колонизаторы сформировали новый кабинет во главе с преданным им Ли Ванъёном и, укрепив политические позиции, продолжили экономическую экспансию.

Всентябре 1906 г. Ито издал указ о покровительстве японским переселенцам в Корею, число которых с 1906 по 1910 г. выросло с 81,7 тыс. до 171,5 тыс. По закону, принятому в 1906 г., переселенцы из Японии получали право покупки земли. В Токио в 1908г. было специально создано Восточноколонизационное общество (ВКО), пользовавшееся особой поддержкой японского правительства. В ведении ВКО находилась скупка земли в Корее. К концу 1910г. ВКО уже владело более 15 тыс. чонбо. Эта компания занималась и ростовщическими операциями.

Врезультате активной деятельности японские предприниматели к концу 1910г. располагали в Корее 102 компаниями, 25 филиалами акционерных обществ и 107 промышленными предприятиями. Японские капиталы вкладывались буквально во все отрасли промышленности, сельское хозяйство, транспорт, торговлю, горный и морской промыслы. В середине 1905 г. было завершено строительство дороги Сеул-Пусан, а в апреле 1906г.— Сеул-Ыйджу, а также проложены грунтовые дороги, телеграфные линии. В горном промысле преобладали американские предприниматели. С сентября 1906 г. по распоряжению генерального резидента в его ведение переходили все казенные рудники и частично частные.

Во внешней торговле также господствовали японские купцы, на долю которых приходилось /4 корейского импорта. Основную статью вывоза составляла продукция сельского хозяйства (в частности, хлопок, женьшень, рогатый скот), а также золото.

Тяжелым ударом для корейского общества оказалась навязанная Японией еще в январе 1905 г. новая финансовая система. Установленный курс обмена старых монет на новые приводил к выкачке средств из страны. Корейское правительство, вынужденное брать многочисленные займы, превращалось в должника японских банкиров.

Втрудных условиях наступления японских колонизаторов на корейскую экономику проходило формирование национальной буржуазии. Одновременно шел

497

процесс обуржуазивания части землевладельцев, включавшихся в предпринимательскую деятельность. К августу 1910г. в Корее действовала 21 национальная акционерная компания с капиталом 6,5 млн. иен. Появились и смешанные японо-корейские компании. К 1910 г. их число достигло 20.

Вгоды протектората император Коджон пытался противостоять надвигавшейся угрозе полной колонизации Кореи. В июне 1907 г. в Гаагу на международную конференцию были направлены посланцы с просьбой к державам Европы и США об установлении коллективного протектората над Кореей. Но они даже не были допущены на конференцию.

Колонизаторы в ответ на попытки императора Кореи освободиться от их диктата заставили Коджона отречься от престола в пользу сына Ли Чхока, получившего тронное имя Сунджон.

27 июля 1907 г. император Сунджон подписал с Японией Договор семи статей, по которому корейское правительство передавало административное управление в руки генерального резидента. Началось вытеснение корейцев из государственных учреждений. Руководство всеми ведомствами перешло к японским чиновникам.

Серьезное беспокойство у колонизаторов вызывала корейская армия, в которой господствовали освободительные настроения, и 1 августа 1907 г. генеральный резидент добился подписания декрета о роспуске корейской армии. Все солдаты должны были сдать оружие. Этот указ вызвал взрыв негодования не только в воинских частях, но и среди населения. Некоторые войсковые части

отказались подчиниться указу и выступили против японцев. Мятежи произошли в Пхеньяне, Чхонджу, Сувоне, Пукчхоне, Хэджу, Кванджу, Тэгу и других городах.

Солдаты вступали в партизанские отрады «Армии справедливости» («Ыйбён»), действия которых не прекращались в годы протектората. Их поддерживала корейская эмиграция русского Дальнего Востока и Маньчжурии, направляя в Корею вооруженные отряды, которые вливались в соединения повстанцев на родине. Состоятельные эмигранты собирали средства, покупали оружие и передавали партизанам. Широкие боевые действия развернули повстанцы пров. Чхунчхон, а также Чолла и Кёнсан. Многие районы в провинциях Кёнсан, Чолла, Хванхэ были охвачены крестьянскими восстаниями. В городах бунтовала беднота. После роспуска корейской армии в отряды восставших вливались армейские подразделения. К восставшим солдатам присоединялись крестьяне, городская беднота. После 1907 г. японская армия провела 322 боя с партизанами. Руководство партизанских отрядов еще в декабре 1907 г. попыталось создать единый штаб и избрать единое командование. На совещании командиров был объявлен недействительным Договор о покровительстве и принято решение двинуть армию на Сеул. Однако вскоре лучше вооруженные японские войска остановили наступление. Но стихийная борьба продолжалась.

Колонизаторы, чтобы подорвать изнутри народное сопротивление, с 1908 г. стали организовывать «отряды самообороны» из местного населения. Члены этих отрядов обязаны были доносить властям о настроениях населения, местонахождении партизан. Но эти акции, как и обращения к населению с призывами прекратить борьбу, не приносили результатов. Тогда колонизаторы увеличили

498

набор в «отряды самообороны». К 1908 г. их численность достигла 2,2 тыс. человек. Кроме того, японцы создали корпус «корейских помощников жандармов». Правительство Японии было крайне недовольно результатами деятельности генерального резидента. Ито Хиробуми был уволен, и на его место прибыл Сонэ Араскэ. Одновременно из Японии направили свежие военные силы, в городах укрепляли японские гарнизоны, к берегам Кореи стянули десятки военных судов. Жесточайший террор, развязанный колонизаторами по всей стране, привел к спаду освободительной борьбы.

Вгоды протектората параллельно с народным сопротивлением в национальном движении развивалось просветительское направление. В нем активно участвовали бывшие члены разгромленного в конце XIX в. «Общества независимости». Они создавали многочисленные просветительские общества, куда вступали представители различных социальных слоев — чиновники, учащиеся, купцы. Еще в 1904 г. возникло общество «Поанхве» («Общество обеспечения независимости»), затем «Хёптонхве» («Общество сотрудничества») и «Конджинхве» («Ассоциация Общественного прогресса»). Их организаторы были сторонниками достижения независимости путем мирных буржуазных реформ, просвещения всего народа. Государство, по их мнению, должно было стать современным, с конституцией и парламентом. Таким путем население приобщилось бы к мировой цивилизации. Одно из непременных условий этого процесса они видели в искоренении последствий многовековой вассальной зависимости от Китая и прекращении колониальной экспансии японского империализма. Колонизаторы усматривали в деятельности обществ угрозу своим аннексионистским замыслам и методически их разгоняли. Но сразу же открывались новые. В мае 1905 г., после закрытия японской властью «Конджинхве», было организовано «Хонджон ёнгухве» («Общество изучения конституционного правления»), а в 1906 г., после его разгона, возникло «Тэхан чаганхве» («Общество укрепления Кореи»), целью которого было развитие образования и промышленности, построение независимого современного государства наподобие Англии и США.

Отделения Общества открылись в 25 городах страны. Идеологи буржуазного просветительства, лидеры Общества— Ли Джун, Пак Ынсик, Чан Джиен, АН Чханхо проводили многолюдные митинги, демонстрации, на которых пропагандировали свои взгляды. Кроме того, они организовали в Сеуле и других крупных городах движение за выплату долгов по займам Японии, рассчитывая таким путем достичь независимости Кореи. Население самоотверженно отдавало в фонд этого движения деньги, ценности. После отречения от престола императора Код-жона они организовали демонстрацию, направленную против японцев и корейцев-коллаборационистов. В ходе демонстрации тысячи жителей столицы громили полицейские посты, казармы, нападали на японских чиновников. Против восставших японские власти направили войска, а также ужесточили меры пресечения деятельности просветителей — закрывали школы, газеты, установили цензуру на все издания, включая учебники.

Виюле 1907 г. марионеточное правительство по настоянию генерального резидента приняло Закон о поддержании общественного спокойствия, по которому полиция получала право

запрещать демонстрации, митинги, закрывать печатные издания. В августе того же года было закрыто и общество «Тэхан чаганхве».

499

Но уже в ноябре 1907 г. оно было восстановлено под названием «Тэхан хёпхве» («Корейское общество»). Это общество вело активную антияпонскую пропаганду на страницах своих изданий

— «Тэхан хёпхве хвебо» («Вестник корейского общества»), «Тэхан минбо» («Корейская народная газета»). К 1909 г. общество «Тэхан хёпхве» имело 60 отделений и 10 тыс. членов.

В1907 г. возникло нелегальное общество «Синминхве» («Новое народное общество»), которое установило контакты с партизанским движением и оказывало ему материальную помощь, а кроме того вело легальную просветительскую деятельность.

Просветительские общества в годы протектората открывались во многих провинциях. Так, в октябре 1906г. Пак Ынсик основал «Coy хакхве» («Просветительское общество друзей с Запада»), в которое входили патриоты провинций Южная Пхёнан и Хванхэ; Ли Донхви и Ли Джун организовали «Ханбук хынхак-хве» («Общество распространения знаний на севере Кореи»). В 1908 г. эти общества слились в «Собук хакхве» («Северо-западное просветительское общество»). Такие же организации возникли и в южных провинциях: «Хонам хакхве» («Хонам-ское просветительское общество») — в Чолла, «Хосо хакхве» — в Чхунчхоне, «Квандон хакхве» — в Канвоне, «Кихо хакхве» («Общество распространения знаний в Кихо») — в Кёнги и Чхунчхоне и др. Женское общество «Еджа кёюк хакхве» («Общество воспитания и образования женщин») ставило задачей просвещение женщин, приобщение их к культуре.

Для претворения в жизнь своей программы просветители большое значение придавали распространению среди населения художественной литературы, которая по-новому описывала простых людей, публиковали труды по истории Кореи, а также переводы книг об освободительных движениях в иноземных государствах: Пак Ынсика — «Вильгельм Тель», Чан Джиена — «Повесть о патриотке» (о Жанне д'Арк), «Биография Вашингтона», «История гибели вьетнамского государства» и др.

Огромное внимание просветители уделяли вопросам образования населения: открывали частные школы, вечерние курсы для взрослых, женские школы, издавали новые учебники, несмотря на то что японские власти стремились препятствовать открытию школ, запрещали издание учебников. В 1908 г. насчитывалось более трех тысяч частных школ, которые превращались в центры пропаганды патриотических идей.

В1909 г. японские колонизаторы еще более ужесточили гонения на культурно-просветительное движение. Из 1834 заявок на открытие частных школ разрешение получили только 337. Культурно-просветительское движение к 1910г. в результате политики генерального резидента в целом переживало спад. Их лидеров арестовывали, ссылали, пытались убедить заверениями в бескорыстии целей Японии в отношении Кореи.

Вто же время некоторые лидеры просветительства устанавливали связи с партизанами, переходили в их отряды. В Харбине АН Джунгын в 1909 г. застрелил Ито Хиробуми, что вызвало новый подъем освободительной борьбы. В разных городах вспыхивали антияпонские волнения, активизировались партизаны. Японские власти, опасаясь всекорейского восстания, перешли в наступление: увольняли чиновников-корейцев в центре и провинциях, на их места назначали япон-

500

цев, затем навязали корейскому правительству ряд «соглашений», по которым суд и полицейский департамент переходили в их ведение.

В Токио разрабатывали план полной аннексии страны, и с этой целью был создан секретный Комитет во главе с генералом Тэраути Масатакэ для обработки общественного мнения в Корее. Эта задача возлагалась на созданное японцами общество «Ильчинхве», которое выступило с петицией о якобы желании корейцев присоединиться к Японии. В ответ начались новые антияпонские волнения в Сеуле и других крупных городах. По стране прокатились и крестьянские восстания, оживились партизаны. Генеральный резидент, чтобы успокоить население, выступал с заведомо лживыми заявлениями, что Япония не собирается присоединять Корею. В Токио считали действия Сонэ Араскэ недостаточными, и на его место прибыл Тэраути Масатакэ. Новый генеральный резидент сразу же увеличил число японских войск в Корее, полицейских участков, к берегам стягивались военные корабли. Снова поднялась волна арестов, репрессий, закрывались газеты, просветительские общества, пресекалась всякая патриотическая деятельность, казнили пойманных партизан. Бывший император Коджон попытался бежать в Россию, но попытка окончилась неудачей.

Западные державы фактически не препятствовали колонизаторским акциям Японии. В декабре 1909 г. вновь без внимания было оставлено обращение Кореи с просьбой о помощи к мирной конференции

держав в Гааге. Более того, Англия и США готовы были признать аннексию Кореи Японией. Иную позицию занимала Россия. Действия Японии в Корее наносили ущерб ее экономическим интересам и дальневосточной политике. Но 4 июля 1910 г. после длительных переговоров между Японией и Россией было подписано соглашение. Россия обязывалась не препятствовать аннексии Кореи, а Япония признавала «сферой специальных интересов» России Северную Маньчжурию и Монголию. Затем Япония приступила в июле 1910 г. к окончательному оформлению аннексии.

Правительство микадо изображало аннексию как добровольную передачу корейским императором всех верховных прав японскому императору. 22 августа договор об аннексии был подписан. Опубликование 29 августа текста договора вызвало серию антияпонских выступлений населения Сеула, провинций Кёнсан, Хамгён, Пхёнан.

Корея после аннексии стала генерал-губернаторством Японии. Генерал-губернатору передавали всю законодательную и исполнительную власть, ему подчинялись армия и флот, в его ведении находились суд, тюрьмы, жандармерия.

Колонизаторы сразу же приступили к преобразованиям в области сельского хозяйства и опубликовали Приказ об обследовании земель. По этому приказу все пахотные земли подлежали переучету, в результате которого десятки тысяч крестьян потеряли свои наделы, так как зачастую не могли подтвердить право на владение ими. Одновременно росло число помещичьих и кулацких хозяйств. Японские империалисты после аннексии стремились превратить Корею в источник продовольствия (риса, соевых и т.д.) и сырья. В результате подобной политики вывоз риса за 1911-1915 гг. возрос более чем в 4 раза.

В1912г. японцы стали принудительно распределять среди крестьян семена американского хлопка, с тем чтобы увеличить его производство. Корейские крестьяне обязаны были весь урожай сдавать на специальные пункты. Важными

501

статьями вывоза в Японию были также нерудное сырье, продукты морских промыслов и т.п. Колонизаторы наводнили корейский рынок японскими промышленными товарами, чем затормозили развитие национальной промышленности. Был введен, в частности, Закон о компаниях, опубликованный в декабре 1912г., по которому скованные бесчисленными препонами, чинимыми японской властью, корейские предприниматели вынуждены были вступать в смешанные японокорейские компании, действовавшие в торговле, банковском деле, на транспорте и т.д.

Основным направлением политики генерал-губернатора стало проведение насильственной японизации страны, дабы подавить национальные чувства корейцев, которые были объявлены подданными японской империи. Официальным языком стал японский.

Особое внимание колонизаторов было направлено на систему образования, дабы искоренить идеи национальной свободы, пропагандируемые как просветительской печатью, так и в учебных заведениях. Последние были поставлены под строгий контроль генерал-губернаторства. Закрывая частные школы, колонизаторы открывали училища, в которых готовили рабочих-корейцев с элементарными техническими знаниями.

Жесточайшие карательные акции, предпринимаемые японской властью, привели к тому, что в 19111912 гг. значительное число партизанских отрядов были вынуждены перебазироваться в Маньчжурию (район Цзяньдао), русское Приморье и Приамурский край. Оттуда партизаны совершали смелые налеты на японские гарнизоны и правительственные учреждения.

Националисты-либералы в годы протектората эмигрировали в те же районы. Там они продолжали активную деятельность: открывали общества, издавали газеты. Особую известность получила газета «Хеджо синмун», которая печаталась на русском Дальнем Востоке. В Маньчжурии организовывали также военные школы, где готовили офицерские кадры для партизанских отрядов. Колонизаторы стремились воспрепятствовать деятельности партизанских соединений и просветительских эмигрантских обществ в России и Китае.

1 июня 1911 г. Япония добилась подписания русско-японского договора о взаимной выдаче преступников, по которому она требовала высылки «вредных элементов из числа подданных японской империи». Договор несомненно способствовал спаду партизанского движения в этом районе. Лидеры корейской политической эмиграции в России и Китае не были сторонниками решительных действий, они выступали за постепенную консолидацию сил. Один из них, АН Чханхо, эмигрировал в США, где возглавлял корейских беженцев, которые вели активную просветительскую деятельность антияпонской направленности.

Всамой же Корее, не имея возможности из-за жесточайших карательных акций японской администрации пропагандировать антияпонские идеи просветительскими методами, националисты перешли к заговорщической, террористической деятельности. Наиболее крупным террористическим актом должно было стать убийство генерал-губернатора Тэраути Масатакэ. После раскрытия заговора было арестовано около 700 человек. Под предлогом расследования заговора в тюрьмах оказались сотни

корейцев, известных антияпонскими настроениями.

502

Вэти годы большая часть населения Кореи в своих духовных поисках обратилась либо к национальной религии— секте чхондогё, либо к христианству, проповедуемому европейскими и американскими миссионерами.

После аннексии не прекращалось крестьянское движение, принимавшее все более ярко выраженный антияпонский характер. Волнения в деревнях против помещиков и японских компаний были особенно сильны в период проведения колонизаторами «земельной переписи», фактически лишавшей крестьян их наделов.

Вэти же годы возросло число выступлений рабочих против японских капиталистов — владельцев фабрик и заводов. Хотя выступления рабочих носили неорганизованный, стихийный характер, ограничивались экономическими требованиями, тем не менее они являлись частью национальноосвободительного движения корейского народа.

Глава 19

МОДЕРНИЗАЦИЯ КУЛЬТУРЫ

ВВОСТОЧНОЙ АЗИИ (вторая половина XIX — начало XX в.)

ВXIX в. колониальная экспансия прервала замкнутость регионов и породила необратимый процесс

превращения человечества в единое целое. Поскольку в этом движении выявилась большая неравномерность развития различных регионов, — Европа и США явно опережали другие страны, — то во многих районах земного шара, подвергшихся воздействию стран Запада, возникли процессы, направленные на ликвидацию обнаружившегося отставания.

Всю совокупность этих процессов в силу их общей ориентации на передовые страны можно определить словом «модернизация». Модернизация — явление уникальное. Оно присуще именно периоду превращения человечества в единое целое. Модернизация охватывает почти все сферы общественной жизни: экономику, общественно-политические структуры, образование, науку и технику. Но нигде она не протекает так сложно и при этом так трудно для осмысления, как в сфере культуры. Спор между различными видами оружия решается просто — их эффективностью. Это относится и ко всей технике. Диалог же между различными поэтическими или живописными традициями гораздо сложнее, не говоря уже о фундаментальных духовных ценностях.

Важнейшее требование, которое модернизация повсеместно и неизбежно предъявляла традиционному обществу, — это образование. До начала колониальной экспансии ни одна культура ни в одном районе земного шара, за исключением Европы, самостоятельно не породила экспериментальных наук.

Поэтому естественно, что они и базирующаяся на их основе техника отсутствовали в системе образования. Надо отметить — и это показатель необычайных трудностей, сопутствующих процессу модернизации, — что, казалось бы, столь очевидный исторический императив стал осознаваться далеко не сразу. Но рано или поздно он неизбежно осознавался и воплощался в жизнь. И тогда образование в традиционном обществе подвергалось радикальному преобразованию. Образование изменяло свою цель, свой предмет и масштаб. Если раньше, до подобной реформы, во всех обществах традиционного типа существовала система образования, которая готовила сравнительно небольшое количество людей для религиозной и государственной деятельности, то новое время требовало резкого увеличения числа образованных людей, прежде всего для работы в народном хозяйстве. Главными предметами обучения повсеместно становятся естественные науки и техника, а главным занятием образованных людей — деятельность хозяйственная и общественная, а не государственная и религиозная, как это было ранее.

Реформа образования сразу же порождает вопрос: насколько новое образование совместимо со старой культурой? И начинается трудная операция «совме-

504

щения», в результате которой во всех модернизирующихся обществах духовная культура «раскалывается» на свою, старую, локальную и чужую, новую, универсальную. Система взаимодействия между ними включает в себя богатый набор операций — от отторжения чужеродного до усвоения нового и необходимого; она определяется конкретными особенностями исторического развития данного общества. Но при всех вариантах взаимодействия различных частей культуры при ее «расколе» неизменным оказывается одно: рано или поздно автохтонная культура бывает вынуждена примириться с соседством науки и всех сопредельных и подверженных ее влиянию областей духовной культуры. При этом столь же неизбежным становится и «раскол» носителей культуры на традиционалистов и новаторов. Это относилось как к создателям, так и к носителям культуры. Линия раскола делила образованных людей на две группы, но она могла проходить и по внутреннему миру одного человека, создавая тем самым весьма сложную духовную коллизию, которая оказалась на какое-то время уделом довольно большой и социально значимой группы образованного общества. Раскол традиционной культуры — это наиболее характерная и драматическая фаза культурной

модернизации. Ей же предшествует период, когда политическое давление извне еще не столь сильно, чтобы заставить общество начать серьезный пересмотр своих культурных ценностей и приступить к радикальным реформам в образовании и общественном устройстве. Но тем не менее наличие внешнего фактора уже принуждает по крайней мере осознать свою отсталость и начать первичные поиски решения проблем, из этой отсталости вытекающих. Эти поиски приводят к трансформациям в сфере общественного сознания, равно как и к частичным изменениям в некоторых культурных областях. Это

— начальная фаза модернизации, которая может оказаться длительной и протекать тем болезненней, чем богаче традиционное культурное наследие.

Если рассматривать сближение регионов как непременный и положительный момент в процессе превращения человечества в единое целое, то естественно предположить, что в культурной трансформации вслед за фазой раскола должна последовать завершающая стадия. На этой стадии в традиционном некогда обществе процесс культурного развития освобождается от давления извне и входит в свое нормальное русло. Раскол преодолевается, а духовное наследие общества, совместившись с новыми универсальными ценностями, превращается в равноправную составную часть общечеловеческой культуры.

Таким образом, процесс культурной трансформации в традиционных обществах состоит из трех главных периодов: «подготовительного», основным содержанием которого является реакция на внешнеполитическое давление; «основного», который характеризуется радикальной реформой образования и «расколом» культуры на две части; и «заключительного», когда достигается устойчивый синтез местной культурной традиции с общечеловеческой культурой. Три данные фазы — последовательность не только логическая, но и историческая. Однако отдельные элементы этого процесса могут как запаздывать, так и опережать свое время. Так, например, обстоит дело с синтезом культур, который в форме утопических построений может появиться и раньше наступления подлинной «синтезирующей» стадии.

Следует иметь в виду, что процессу модернизации восточной культуры сопутствовало вместе с экономическим и политическим освоением Востока усвое-

505

ние Западом эстетических, а затем и духовных ценностей восточной культуры (достаточно вспомнить об ориентализме как составной части европейского романтизма и художественных истоках искусства модерна).

По степени трудности или благоприятности условий для культурной трансформации в Азии можно выделить три региона: исламский (ближневосточный и центральноазиатский), индо-буддийский (южноазиатский и юго-восточноазиат-ский) и конфуцианский (восточноазиатский). Первый наиболее труден для процесса культурной трансформации, поскольку основные духовные ценности в данном регионе пребывают в рамках жесткой конфессиональной системы. Несколько более благоприятными являются условия в индо-буддийском регионе, где плюрализм религиозных верований и культурных традиций способствует выделению общего межконфессионального культурного фонда, или базы, для диалога с универсальной культурой. В наиболее благоприятных условиях находился восточноазиатский регион. Он не был отделен от остального мира труднопреодолимыми конфессиональными барьерами. Препятствия общению выливались здесь в основном в форме государственной политики изоляционизма, гораздо менее стойкой, чем религиозные предрассудки. Кроме того, регион располагал богатыми традициями светской культуры, кстати, гораздо более старой, чем светская культура Европы. Светская доминанта официальной восточноазиатской культуры позволила накопить этим странам богатый опыт в деле государственного управления и в обсуждении различных конкретных вопросов общественного устройства, прочно поместив их в общественном сознании в категорию предметов, обсуждаемых в открытых дискуссиях, что было очень важно для модернизации.

Несмотря на то что процесс культурной трансформации имел в Восточной Азии много общего, в силу различных исторических причин он дал существенно отличающиеся друг от друга варианты. Наиболее успешный вариант продемонстрировала Япония. В своем полном виде все сложности процесса проявились, пожалуй, в Китае. Что же касается Кореи, то там модернизация уже на ранней стадии столкнулась с наименее благоприятными политическими обстоятельствами.

Начав модернизацию в середине XIX в., Япония в течение второй половины столетия столь успешно прошла подготовительную фазу, что в конце его смогла перейти на следующую стадию процесса, создав все предпосылки для наименее драматической и гармоничной вариации «раскола» культуры, что и привело ее в дальнейшем к тем успехам, которые мы можем наблюдать в настоящее время. В Китае же из-за различных социально-политических и чисто культурных причин предварительная стадия затянулась на всю вторую половину XIX в. К концу столетия в этой стране наблюдались лишь некоторые отдельные явления, присущие второй стадии. В результате этой задержки стадия «раскола» в Китае приобрела форму подлинной «культурной революции», которая имела место в конце второго

десятилетия XX в., когда медлительность консерваторов обернулась нигилизмом радикалов. В Корее процесс модернизации протекал вначале достаточно успешно и в основном по китайскому образцу, что во многом было обусловлено общностью их культур, но затем культурное обновление в Корее было прервано неблагоприятными политическими событиями.

506

Повсюду в регионе процесс культурной трансформации начался более или менее принудительно, под влиянием внешнеполитических факторов, лежавших за пределами культуры. Под их давлением политика осознанной самоизоляции не устояла ни в одной из стран Восточной Азии. При этом культурную трансформацию не следует связывать с внутренней недостаточностью местной традиции, которая к тому времени во всех трех странах находилась отнюдь не в худшем своем состоянии и вполне могла продолжать дальнейшее развитие в своем прежнем традиционном русле.

Повсюду в Восточной Азии процесс модернизации привел к ознакомлению с неведомыми ранее научно-техническими достижениями Европы и Америки и к их частичному заимствованию; повсюду это заимствование сопровождалось реформой образования, что приводило к лучшему знакомству с жизнью западных стран, с их общественным устройством и общественной мыслью, а это, в свою очередь, обусловило смену традиционного типа создателя и носителя культуры. Если ранее в Восточной Азии им был образованный «государственный муж» (или «образованный человек» — вэнь жэнь), дополненный своим антиподом — монахом-отшельником, то культурные изменения потребовали и нового носителя культуры — профессионала и общественного деятеля, человека, получившего новое образование.

Для всей Восточной Азии было присуще сравнение культур, осуществленное в достаточно свободной и открытой дискуссии. Наибольшее развитие оно получило в Китае — культурном центре Восточной Азии. Именно там более всего были распространены эти дискуссии, продолжающиеся по сей день. Первое, на что обратили внимание теоретики культуры в Восточной Азии, — это наличие в Европе такого неведомого региону компонента культуры, как экспериментальные науки.

Восточная Азия имела свою древнюю и достаточно богатую научную традицию, более того, она имела и традицию применения научных знаний на практике и весьма благоприятные идеологические условия применения научных знаний, которых в Европе не было. Но вся эта совокупность исторических факторов не породила экспериментальных наук. Естественно возникал вопрос: почему? И столь же естественно за ним следовали пересмотр и переоценка своей собственной культурной традиции, которые отнюдь не сводились к нигилизму. Переоценка затронула самые главные, «структурообразующие» ценности, а не какие-то отдельные области интеллектуальнохудожественного творчества, в этом и заключалось основное значение того, что происходило в культурной жизни Восточной Азии в XIX в.

При всей своей уникальности процесс культурной модернизации с точки зрения истории культуры более всего напоминает историю распространения мировых религий. То же открытие новых духовных горизонтов, то же противостояние своего старого чужому новому, то же вынужденное признание за этим новым и полезности, и универсальности. Однако здесь есть и одно существенное отличие. Перестройка культуры происходила под влиянием факторов, лежащих вне ее и вне духовной жизни вообще. Это не могло не повлиять на ракурс, в котором тогда оценивались все культурные ценности. Главное внимание уделялось проблеме выживания государства и общества. Эта доминанта отодвигала на второй

507

план весь тот богатый духовный опыт, который был накоплен Восточной Азией в рамках конфуцианской, буддийской, даосской и других местных традиций и который был связан в первую очередь с духовной жизнью индивидуального человека. Однако по мере вхождения процесса культурной трансформации в «синтезирующую» стадию эти проблемы индивидуальной духовной жизни станут играть все более важную роль. Очень существенной оказывается она и при создании утопических построений, в которых, как правило, «местная традиция» стремится взять у универсальной культуры воображаемый «реванш».

КИТАЙ

В XIX в. на долю Срединной империи выпало весьма суровое испытание: политическая ситуация заставила эту страну пересмотреть два ее важнейших духовных постулата, которые сопровождали официальную идеологию империи со времени ее возникновения. Первый — политическая концепция хуа-и («Китай-варвары»). Второй — самодостаточность и незыблемость сакрализованной конфуцианской духовной традиции.

Ко времени столкновения с Западом Китай имел устаревший тип политического сознания, в основе которого лежало представление о том, что в мире существует одно уникальное государство — Срединная империя, являвшаяся и единственным источником культуры для всех остальных народов. Собственно, так осознавали себя все автохтонные цивилизации на земном шаре. Уникальность за-

ключалась лишь в том, что политическая структура дальневосточного региона и сопредельных стран позволила Китаю сохранить этот тип сознания до XIX столетия. Согласно этим представлениям, роль всех «варварских» народов мира сводилась лишь к тому, чтобы «приносить дань небесной династии и провозглашать себя ее подданными». Естественно, что военное поражение в «опиумных» войнах должно было произвести на носителей подобных политических представлений впечатление шока и на этой почве должны были возникнуть модификации политического сознания.

Эти новшества связывают в первую очередь с именами Гун Цзычжэня (1792-1841) и Вэй Юаня (17941856). Оба они принадлежат еще к традиционному типу китайских ученых, полагавших, что все необходимые человеку знания содержатся в классических конфуцианских текстах, и оба не представляли себе, что в мире есть что-то, что может поспорить с авторитетом «совершенномудрого», но оба в какой-то мере чувствовали необходимость перемен. К этому их побуждало кроме политической ситуации и общее положение в сфере традиционной китайской науки, которая в первой половине XIX в. отнюдь не находилась в упадке и демонстрировала определенную способность к эволюционному изменению. Но внешнеполитическая ситуация предъявляла ей требования, во много раз превышавшие ее возможности.

В XIX в. в положении конфуцианского ученого происходят существенные перемены. Миновала пора «императорского» конфуцианства периода Цяньлун (1736-1795), пора тесной связи идеологии и императорского двора, пора всеим-

508

перских масштабных мероприятий по преимуществу филологического характера. Связь между двором

иконфуцианской общественностью ослабевала, и наиболее одаренная и творческая часть конфуцианских ученых перемещалась в частные ставки провинциальной администрации (му-ю]. Филологическая ориентация сменялась практическими вопросами государственного и административно-хозяйственного управления. Лозунг, выдвинутый еще Гу Яньу (1613-1682),— цзин ши чжи юн («упорядочивать современное положение и воплощать это на практике») завоевывает все большую популярность. Подобная переориентация требовала и некоторой модификации основных принципов. Именно эту задачу и берут на себя Вэй Юань и Гун Цзычжэнь.

Гун Цзычжэнь обладал весьма разносторонними интересами. Он блистательный каллиграф, поэт и прозаик, знаток классических текстов. В политике он твердо придерживался принципов изоляционизма

инастоятельно советовал Линь Цзэсюю запретить в Гуанчжоу всякую торговлю с иностранцами. Но в историю «модернизации» Китая он попал за то, что его «поперечный» дух отдал решительное предпочтение «действию» и отверг «постоянство». Цель докладов Гун Цзычжэня — побудить правительство найти в себе силы и возможности приспособиться к меняющейся обстановке.

Начало ученой карьеры Вэй Юаня было традиционным. Уехав из родной провинции Хунань, он продолжил образование в столице, где и начал интересоваться практическими вопросами (школа цзин ши). Вскоре он обнаружил большой интерес к географии, результатом чего стала его работа «Географическое описание заморских государств» («Хай го тучин»). В предисловии к этой работе Вэй Юань выдвинул свой знаменитый тезис— «учиться у варваров их передовой технике, с тем чтобы держать их под контролем».

Этот тезис замечателен прежде всего тем, что он вносил в концепцию хуа-и, причем впервые, некоторые коррективы, хотя продолжал исходить из того, что окружающие народы, в том числе и населяющие страны Запада, остаются «варварами». Это подтверждается и следующим широко известным его произведением «Шэн у цзи» («Записки о войнах совершенномудрых [императоров]»). Произведение было закончено в 1842 г. и является как бы прямым откликом на поражение Китая в первой «опиумной» войне и заключение Нанкинского договора. Сокрушительное военное поражение не поколебало уверенности Вэй Юаня в исключительном и сакральном характере китайской монархии, равно как и всемогуществе китайских императоров, сила которых «опирается на внутреннюю чистоту

иобретается в храме предков». Что же касается внешнеполитических проблем, то Вэй Юань рекомендует перенести внимание с «варваров» на границы. Он по-прежнему убежден в том, что, усилив государственную мощь, можно добиться того, что «варвары четырех сторон придут к государю». Резюмируя, можно сказать, что первое столкновение Китая с Западом не привело в Китае к пересмотру традиционной китайской модели мира. Однако очевидное военное превосходство англичан заставило конфуцианских ученых смириться с мыслью о необходимости заимствования «заморской» военной техники.

Именно на этой идеологической основе родилось движение янъу юндун («движение заморских дел»), основной политической задачей которого являлось «самоусиление» Китая. Сторонники этого движения, как правило, надеялись на

509

то, что все заимствования ограничатся военной техникой. Это убеждение держалось долго. Даже самые проницательные из них, как, например, Ли Хунчжан (1823-1901), полагали, что «государственная