iarskaiasmirnova_e_romanov_p_red_vizualnaia_antropologiia_go-1

«Ковчег былого»

несмотря на то, что Анциферов разбирает дискуссии историков и приводит различные точки зрения по поводу этих событий, отри- цая при этом исследовательский характер своей работы, – имеет принципиально объективистский характер высказывания о реаль- ности. Субъективное измерение истории здесь практически отсутст- вует. Это касается, в частности, и вопроса о соотношении проектов устройства Петербурга и их реализации, который удостаивается лишь беглого упоминания при том, что сама идея создания города как обуздания природных стихий очень важна для этой конструк- ции. В центре внимания оказывается фактическая, событийная канва истории создания города, которая включается в поэтически- историософскую конструкцию. Стихотворные цитаты приобретают статус документальных свидетельств, тогда как отсутствие консен- суса в науке в отношении некоторых символически значимых сю- жетов (например, непосредственного участия Петра в закладке го- рода) подвигает Анциферова к принятию той версии, которая соответствует литературной конструкции городского мифа 1.

Знание, которое транслируется в рамках анциферовской экскур- сии, не является сугубо краеведческим. Здесь мы видим и стремление показатьто, какгородвписываетсявисториюРоссии, ипопытку, пусть и в достаточно элементарном варианте, увидеть индивидуальность го- рода через его сравнительную характеристику. Не менее значимой яв- ляетсяработаслитературнымопытомвосприятиягорода. Здесьважно нетолькопостижение аурыотдельныхмест, соотносящихся стемиили иными событиями и произведениями, но и приближение к постиже- нию тех произведений, которые позволяют получить целостный образ города и, более того, раскрыть его противоречия в обобщенной, мифо- логической форме. Собственно, литература в той мифологической трактовке, которая была описана выше, и выступает творцом этой це- лостной действительности города. Из сказанного понятно, что экскур- сия предполагает весьма подготовленного слушателя. Он должен не только обладать знаниями, позволяющими ему воспринимать ее со- держание, но и стремиться усилить эти знания до полноты пережи- ваемого опыта и историософского видения, которые возникают из со- прикосновенияспространствомгорода.

1 Ср., напр.: «Эта выразительная картина верна только относительно прибрежной полосы дельты, где мог стоять Петр «на берегу пустынных волн», погруженный в думу о великом будущем этого края» [Анциферов, 1924. С. 18]. О дискуссии по по- воду Петербургской мифологии в современной историографии см.: Каменский, 2006. На текстуальном уровне взаимопроникновение были и мифа проявляется в сугубой литературности авторских комментариев «Были и мифа Петербурга», ко- торые как в собственно литературной, так и в «документальной» части книги, изобилуютстихотворными цитатами.

111

Степанов

По Петербургу пешком: становящийся образ города

Как уже говорилось выше, книга «Быль и миф Петербурга» объединяет две экскурсии: историческую и литературную. Собст- венно анализу городского пространства в большей степени посвя- щена первая экскурсия. Показательно, что, в отличие от второй экскурсии, Анциферов здесь активно использует различные визу- альные источники: это и геологическая карта, и известная панорама А.П. Зубова, изображающая Петербург в начале XVIII века, иллюст- рации из «Истории русского искусства» И.Э. Грабаря, картографиче- ские планы других городов. В рамках этой экскурсии Анциферов последовательно реконструирует разные хронологические пласты жизни города, обсуждает вопросы освоения местности, формирова- ния городского ядра и его последующего переноса (Городской остров

– Васильевский остров – Адмиралтейство), анализирует функцио- нальное значение мест, определивших развитие первоначального го- рода – Петропавловской крепости и первых городских поселений, образовавшихся в районе Троицкой площади. Вторая экскурсия, по- священная «Медному всаднику» Пушкина, призвана представить пространство петербургского центра как сцену действия поэмы и раскрыть сотворенную в ней мифологию города.

Интересно то, что, несмотря на эту разницу, обе экскурсии начи- наются с обзора города с вышки Исакиеевского собора. Однако, это восприятие городской панорамы имеет в контексте каждой из них разный смысл. В первом случае – это взгляд экспериментальный и аналитический, призванный дать картину «работы времени» и соз- дать общие впечатления, которые впоследствии нужно будет углу- бить. Аналитическая часть панорамного обзора города связана с те- мой ландшафта той местности, на которой стоит Петербург. Описывая, каким этот ландшафт был в доисторические времена, Ан- циферов цитирует другого экскурсиониста Б.Е. Райкова:

Если усилием фантазии восстановить размытые породы и за- полнить ими впадину невской долины, «Петербург будет погре- бен под ними, не исключая и креста Исаакиевского собора», ко- торый в данную минуту возвышается над нами [Анциферов, 1924. С. 12].

Говоря о возникновении Петербурга, Анциферов балансирует между утверждением новизны города и преемственности его раз- вития, стихийности и сознательности его формирования. Так, в своей характеристике ландшафта Анциферов акцентирует значе- ния несформированности и новизны этого пространства, тогда как сопоставляя первые городские локусы с предшествовавшими им поселениями, отмечает, что «новый город оседал прежде всего на

112

«Ковчег былого»

старых местах» [Анциферов, 1924. С. 22]. Отмечая трудноопреде- лимость того момента, когда у Петра возникла идея образования новой столицы и отсутствие плана застройки Петербурга, он вме- сте с тем пишет о том, что город возникает при участии сознатель- ной воли, хотя и не сводится к ней [См.: Анциферов, 1924. С. 2122]. Это делает Петербург типичным представителем новоевро- пейского урбанизма Нового времени, причем основанием здесь становится наличие регулярной планировки.

Куда следует его отнести? К числу ли тех городов, что возника- ли в неведомые времена, развивались стихийно, без плана, как растут на воле деревья, как реки прокладывают свое русло (Мо- сква, Париж, Рим)? Или же к тем, которых породили сложные потребности развивающегося государства в эпоху его культур- ной зрелости, и в которых ясно виден заранее определенный план и на которых лежит печать разумной воли (Новый Орле- ан, Карлсруэ) [Анциферов, 1924. С. 68].

Любопытно то, что образцом современного города при этом вы- ступает вовсе не «столица XIX столетия» или другой европейский ме- гаполис.

Однако Петербург обладает своей органикой, причем этот тезис Анциферов подкрепляет как минимум тремя аргументами. Как ни парадоксально, органика «регулярного» облика города становится результатом его быстрого роста: «Большие масштабы осуществимы только при условии их быстрого выполнения. Стихийный рост, медленно совершающийся, их исказит» [Анциферов, 1924. С. 22]. И далее: «Впечатление от стройных масс «архитектурного» в своем целом облика северной столицы навсегда врежется в память» [Ан- циферов, 1924. С. 23] 1. Второй довод вытекает из сравнения Петер- бурга с древнерусскими городами (Москвой, Псковом, Полоцком). Здесь он обнаруживает некоторые общие черты возникновения торга и посада вблизи удачно поставленной крепости. Возобновле- ние этой схемы в развитии Петербурга позволяет Анциферову гово- рить об органичности роста города: «…живучесть форм схемы об- наруживает лишний раз органическую природу города»

[Анциферов, 1924. С. 41] 2.

Между тем третий аргумент в оправдание нового города связан с преемственностью уже не по отношению к древнерусским городам, но к образцовому городу, каковым для Анциферова является Рим. Наиболее отчетливо это проявляется в обсуждении функций Петропавловской

1Ср. об этом вовторой экскурсии: [Анциферов, 1924. С. 67-68].

2Впрочем, как отмечает Анциферов, «слободка утратила свой исконный смысл, так какзаселение производилось принудительно» [Анциферов, 1924. С. 40].

113

Степанов

крепости как городского центра. Вотличие от древнерусского кремля, который, какотмечаетАнциферов, самявлялсягородомикакбывтяги- вал в себя близлежащие слободы, которые со временем обносились сте- нами, Петропавловская крепость, хотя и имела стратегическое назначе- ние, но городом никогда не была. В ней не было царского дворца, дворцов приближенных, правительственных учреждений, она изна- чально была лишь цитаделью. В связи с этим Анциферов подчеркивает и символический момент противостояния древнерусской традиции. Главные строения Петропавловской крепости строились в пику строе- ниям Московского кремля: Петропавловская колокольня должна была затмить колокольню Иоанна Великого, а Собор призван был стать усы- пальницей царского рода подобно Архангельскому собору. Отождеств- ление Петропавловской крепости с цитаделью приобретает для Анци- ферова особый смысл, поскольку позволяет сравнить ее с римским Капитолием:

Она — цитадель города, окружающая древний чтимый собор с башней, занимающей центральное место города, «городская башня», на которой объединяются взоры всех горожан, и, на- конец, она хранит светские реликвии столицы. Положение в Петербурге Петропавловской крепости более напоминает на- значение Капитолия в Риме. В то время, как город создавался вне его, на Палатине, Капитолий явился ars — твердыней его, включающим в себя наиболее чтимые храмы и реликвии Рима. На его Тарпейской горе свершались казни, а у его подножия помещалась Мамертинская тюрьма [Анциферов, 1924. С. 37].

В этой характеристике, как представляется, нужно обратить вни- маниена двамомента. Первый моментсвязан стем, чтона фонефунк- циональной характеристики города, которую можно считать стержнем анциферовской концепции, здесь ярко выступает символическое зна- чение объекта. Постепенно утрачивая все функциональные характери- стики 1, Петропавловская крепость не только остается одним из про- странственных центров города, но также и местом возникновения особого культа, связанного с хранящимися в ней реликвиями – моги- лами царей, ботиком Петра [Анциферов, 1924. С. 36]. Этот же сюжет мы обнаруживаем и в следующей части экскурсии, посвященной топо- графии начального города. Описывая топографию так называемого Городского острова, так и не ставшего центром города, Анциферов на- ходитеговсостоянииупадка:

И все это совершенно исчезло. Город строился начерно. Жизнь отлила в другие места и первоначальные насаждения петровского

1 После революции Петропавловская крепостьперестаетбыть такжеи тюрьмой.

114

«Ковчег былого»

«Парадиза» исчезли. Остался только бережно охраняемый домик основателя Петербурга, да на широкой Троицкой площади, среди деревьев церковного садика, сереют обгорелые стены старого Троицкого собора — храма торжественных церемоний и празд- нествначальногоПетербурга[Анциферов, 1924. С. 38].

Посещение домика Петра, любовно описываемого в тексте книги «Быль и миф…» приобретает здесь особую смысловую нагрузку. Это место не только дает представление о быте той эпохи и о личности Петра, но и рассматривается как культовое место, поддерживающее городскую мифологию:

Домик основателя Петербурга с образом Спаса сильно действовал на воображение населения и превратился в особо чтимую святы- ню. Так в Риме в продолжении веков поддерживался domus Romuli. Дальнейшая судьба развила этот мифический элемент, который получил свое классическое выражение в Медном Всад- никеПушкина[Анциферов, 1924. С. 44].

Тем самым пространство города наполняется местами памяти 1. Второй момент, который здесь нужно отметить, связан с двой- ственностью образа Петропавловской крепости – хранилища рели- квий и, одновременно, тюрьмы. Эта двойственность, которая про- ецируется и на город в целом, и на его основателя, драматизируется в самой структуре экскурсии. После осмотра основных достоприме- чательностей крепости, экскурсантам предлагается осмотр города с берегов Енисари – Заячьего острова, на котором стоит крепость. Первая точка расположена на выходе из крепости в противополож- ную сторону от Невы, через ворота Головкинского бастиона. Демон- стрируя Артиллерийский музей и расположенный рядом с ним парк, Анциферов упоминает о том, что они построены на месте кладбища, где хоронили рабочих-строителей Петербурга. Цитируя стихи Я.П. Полонского и М.В. Дмитриева, посвященные тем, кто «топь костями забутил», Анциферов пишет: «Перед этой незастро- енной частью города, где и теперь часто шумят мокрые деревья, нужно вспомнить о тысячах погибших работниках, о цене Петер- бурга» [Анциферов, 1924. С. 34]. Этический вызов, связанный с во- просом о цене Петербурга, задает здесь иную точку отсчета – в пику функционалистским и историцистким трактовкам судьбы города. Однако эта точка зрения не является единственной. Вслед за этим экскурсантам предлагается осмотр панорамы города на выходе с

1 Ср. характеристику образа Петербурга в творчестве Ахматовой: «Петербург становится ковчегом нашего личного былого (выделено Анциферовым – Б.С.).»

[Анциферов, 1922. С. 210]. Подробнее о теории памяти у Анциферова см.: Степа-

нов, 2008.

115

Степанов

противоположной стороны крепости – на выходе из Нарышкинско- го бастиона, который, по-видимому, должен быть кульминацией экскурсии:

Впечатление от открывающейся панорамы совершенно проти- воположно предыдущему. За широкой Невой пышно, гордели- во разросся город. Мы сможем отметить застроенные при Пет- ре места и восстановить характер панорамы. Можно снова использовать снимки с панорамы Зубова. Но нужно учесть ра- ботоспособность группы. Может быть лучше всего в этом пре- красном месте дать ей отдых на ступенях гранитной пристани с красивыми линиями сходов… Здесь надо быть, когда Нева не замерзла и ее волны плещутся о гранитные берега. Но еще лучше в ледоход, когда торжественно-суровый характер пейза- жа будет подчеркнут особенно выразительно [Анциферов, 1924. С. 35] 1.

Экскурсия, посвященная «Медному всаднику», призвана раз- вернуть перед нами антиномичный образ мифологического Петер- бурга. Начинается она также с панорамного обзора города. И здесь, примеряя к видимому ландшафту образы пушкинской поэмы, Ан- циферов подчеркивает отчетливость оппозиции хаоса и космоса. Он указывает, с одной стороны, на образы «безвидной земли», а с дру- гой, – на образы светлого и гармонического города, стремясь тем са- мым обозначить чудесный характер его основания 2. Любопытно, что в этом случае панорама города приобретает иной смысл, чем в пер- вой экскурсии. Здесь «работа времени», наоборот, скрадывается, по- скольку мы видим Петербург XX века, отождествляемый нами с Пе- тербургом, описываемым Пушкиным, который в свою очередь рассматривает его как творение Петра 3. Обзор панорамы завершает- ся взглядом на памятник Петру, который обозначается как средото- чие классической гармонии Петербурга. Этот же прием будет вос- производиться во всехостальных обзорных точках экскурсии.

К обнаружению «работы времени» Анциферов обратится во вто- рой точке экскурсии – на берегу Невы. Начиная с указания на плав- ные изгибы берегов, он затем переходит к разбору того, как изменил- ся их облик. Подходя, таким образом, к теме наводнения, Анциферов

1В этом описании пейзажа использует как пушкинские эпитеты («пышно, горде- ливо»), так и эпитеты, связанные с неоклассицистским образом Петербурга («торжественно-суровый характер пейзажа») [Ср.: Добужинский, 2003].

2В этих характеристиках задействованы и другие антиномии городского мифа, на которыемы указывали выше.

3Надо сказать, что и в исторической части имена наследников Петра упоминают- ся эпизодически и в большей степени маркируют исторические периоды, нежели являются творцами города. Ср. нижеобАлександре I.

116

«Ковчег былого»

намечает смысловую ось истолкования этой панорамы границу го- родского порядка («Невы державное теченье, береговой ее гранит») и «побежденной» водной стихии, которая время от времени на него восстает. Здесь городской миф предстает уже не космогонической, а в эсхатологической ипостаси: воображению слушателей предлагаются здесь образы затонувшего города, которые неоднократно возникали в литературной традиции – от Одоевского до Мережковского. Ком- ментируя в этом духе декламацию экскурсоводом отрывка из «Мед- ного всадника», посвященного наводнению, Анциферов отмечает и то, каким образом наводнение проявляет идею Северной Венеции:

Ритм речи, подбор звуков, в котором слышны то отзвуки бури, то клокотанье водной пучины, усиливают впечатление потря- сающей картины потопа. Мы легко можем представить, стоя перед воспетой Невой, образ затонувшего Петрополя, превра- щенного, хотя и не надолго, восставшей стихией в тот город на воде, о котором мечтал Петр вместе со своим строителем Леб- лоном [Анциферов, 1924. С. 72].

Фон для возвеличивания Петра как победителя стихии обозна- чается взглядом на Зимний дворец, связываемый с образом Алек- сандра, опускающего перед стихией руки.

Следующая точка зрения связана с фигурой Евгения. Описывая его, спасающегося от наводнения на одном из львов, украшающих особняк князей Лобановых-Ростовских, Анциферов пишет: «Как бы то ни было, сам Евгений несет на себе вековую тяжесть петровской импе- рии и Петербурга, как ее выразителя. Он — одна из миллионов тварей, превращенных в «орудие одно» [Анциферов, 1924. С. 76] 1. Интересно то, что для автора «Были и мифа…» Евгений воплощает как преемст- венность по отношению к старой России, так и героя «нового времени, индивидуалистической культуры, на почве которой прозвучали слова: человек – самоцель» [Анциферов, 1924. С. 84]. В рамках мифологиче- ской трактовки Анциферовым «Медного всадника» его судьба выла- мываетсяиизкосмогоническойдрамы, иизантичнойтрагедии:

Между двумя борящимися силами: безликого хаоса водной пу- чины — начала разрушительного — и сверхличного гения, оп- ределяющего судьбы народов, — начала творческого — от- дельный человек с его мечтой о личном счастьи утрачивает всякую историческую реальность [Анциферов, 1924. С. 77].

Наконец, кульминацией экскурсии становится обозрение самого Медного Всадника, в рамках которого для усиления эффекта Анцифе-

1 О трактовке образа Евгения в литературной культуре Серебряного Века см.: Ос-

поват, Тименчик, 1985. С. 120-130, 148-149.

117

Степанов

ров использует описанный выше прием «моторного изучения». Уже первое впечатление от памятника оказывается очень сильным: «труд- но остановить внимание на деталях, трудно отрешиться от целостного образа. Хочется закрыть глаза, чтобы справиться с охватившим волне- нием, чтобы наступил более спокойный и ясный момент созерцания» [Анциферов, 1924. С. 78]. Чтение отрывка из поэмы, посвященного описанию памятника, должно обнаружить совпадение скульптурного

илитературного текстов в стремлении выразить застывшее бурное движение, воплощающее мощь и величие Петра. Однако попытка све- сти в символической интерпретации памятника все линии поэмы ока- зывается несколько натянутой. В то время как завершение осмотра должно укрепить в экскурсантах чувство исторического оптимизма, исходящее от Медного всадника, которого Анциферов объявляет «Ге- оргием Победоносцем новой России» и хранителем города, сопровож- дающийегопушкинский текстповествуетобунтеигибели маленького человека. Символическое значение Медного всадника, структуриро- вавшее весь маршрут, подавляет точку зрения индивида, чье бытие Анциферов готов объявить призрачным 1. Здесь особенно отчетливо видно то, как мифология города становится способом удержать две связанные с ним и, вместе с тем, разнонаправленные по сути своей ин- тенции: с одной стороны, переживания отдельного человека, брошен- ного в водоворот социальных катаклизмов, с другой стороны, вселяю- щее исторический оптимизм восхищение монументальностью города

ивеличиемегосоздателя.

Заключение

Стратегия рефлексии в отношении экскурсионного опыта и его репрезентации, которую мы находим в трудах Н.П. Анциферова, не- сомненно, – детище своей эпохи. И даже если бы она была описана не столь схематично, как это сделал я, она с трудом может претендо-

1 Интересно то, что рассказ о трагической судьбе, утверждение «призрачности» Евгения, похоже, становится поводом для того, чтобы ощутить призрачность го- рода в целом. От историософских рассуждений о связанной с этим образом «об- щечеловеческой проблемы», Анциферов возвращает читателя / слушателя к вос- приятию окружающего ландшафта: «Осмотримся еще раз кругом. Как много изменилось с тех пор. Проносятся, подпрыгивая по рыхлой мостовой, с резким гудком автомобили. Грохочут переполненные трамваи и порой над ними под проводом вспыхивает яркая искра. Громыхают медленные телеги и быстрой по- ходкой проходит нервный, суетливый петроградец ... Здесь лучше побывать в дру- гие часы, независимо от экскурсии, задумчивой белой ночью, когда прозрачен сумрак, блеск безлунный и «ясны спящие громады / И светла адмиралтейская игла», что прямо перед нами. В этой тишине пустынных улиц явственней прозву- чит «зловещее преданье» и мы, освобожденные от рассеивающих впечатление дня, сильнееощутим надсобоювластьместа» [Анциферов, 1924. С. 77-78].

118

«Ковчег былого»

вать на статус актуальной теории города. Это, однако, не мешает ей быть классическим, и в этом смысле актуальным, источником для целого ряда довольно разных интеллектуальных течений – краевед- ческих штудий, в том числе и вполне интеллектуалистских [См., напр.: Рахматуллин, 2008], семиотически ориентированного литера- туроведения, заинтересованного в проблематике городского текста [См., напр.: Лахманн, 2005], теории экскурсионной работы [См., напр.: Калита, 2004]. В своей обращенности к историческому городу она интересна для нас как другое в отношении к нашему опыту со- временной городской повседневности и стратегиям его рефлексии. Со- единяя достаточно разные пласты исторического опыта, она взывает к тому, чтобы отрефлексировать их многообразие, зафиксировать точки соединения пространственного и временного опыта, возможности и пределы представления прошлого, формы истории-как-различения и истории-как-узнавания 1. Этот опыт оказывается построенным на различных сочетаниях вербального, визуального и моторного вос- приятия и использует свои техники остраннения воспринимаемой нами городской среды. Опираясь на читательский опыт и определен- ную стратегию литературной и исторической рефлексии в отноше- нии этого опыта, теория Анциферова обозначает границу более есте- ственного для нас опыта, опосредованного и структурированного новыми медиа – фотографией и кинематографом. И сколько бы уяз- вимой для критики – когнитивной, эстетической, политической – ни была эта теория с точки зрения конструкции знания и зрения, эсте- тического или политического послания, – она кажется способной указать на возможность иного восприятия городской среды и иного определения того, чтó стоит для нас за словом «город».

Список источников

Амин Э., Трифт Н. Внятность повседневного города // Логос. 2002.

№ 3–4. С. 209-233.

Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Пг.: Брокгауз-Ефрон, 1922. Анциферов Н.П. О методах и типах историко-культурных экскурсий.

Пг.: «Начатки знаний», 1923а.

Анциферов Н.П. Петербург Достоевского. Пг.: Брокгауз-Ефрон, 1923б.

Анциферов Н.П. Литературные экскурсии: (Медный всадник) // Во- просы экскурсионного дела по данным Петроградской экскурсионной конференции 10—12 марта 1923 г. Пг.: «Начатки знаний», 1923в. С. 27-32.

Анциферов Н.П. Быль имиф Петербурга. Пг.: Брокгауз-Ефрон, 1924. Анциферов Н.П. Город как объект экскурсионного изучения //

Краеведение. 1926а. № 2. С. 167-181.

1 В частности, интересно то, что приостановка жизни города делает видимой ис- торию, воплощенную вархитектуре игородском ландшафте.

119

Степанов

Анциферов Н.П. Пути изучения города как социального организма: Опыт комплексного подхода. 2-е изд. Л.: Сеятель, 1926б.

Анциферов Н.П. Теория и практика экскурсий по обществоведению.

Л.: Время, 1926в.

Анциферов Н.П. Теория и практика литературных экскурсий. Л.: Сеятель, 1926г.

Анциферов Н.П. «Историческая наука как одна из форм борьбы за вечность. (Фрагменты). (1918–1942)» [Подготовка к публикации и преди- словие А. Свешникова, Б. Степанова] // Исследования по истории рус- ской мысли: Ежегодник. М.: Модест Колеров, 2004. C. 107-162.

Анциферов Н., Анциферова Т. Город как выразитель сменяющихся культур: Картины ихарактеристики. Л.: Брокгауз-Ефрон, 1926.

Гассерт К. Города. М.: Скл. изд.: Т-во И.Н. Кушнерев и Ко, 1912. Гревс И.М. Дальние гуманитарные экскурсии и их образовательный

смысл // Экскурсионное дело. 1922. № 4–6. С. 3-21.

Гревс И.М. К теории и практике экскурсий как орудия научного изу- чения истории в университетах. Спб.: Б. и., 1910.

Гревс И.М. Монументальный город и исторические экскурсии // Экскурсионное дело. 1921. № 1. С. 11-32.

Гудков Л.Д. Метафора ирациональность. М.: Русина, 1994. Добужинский М.В. Облик Петербурга // Звезда. 2003. № 5 //

http://magazines.russ.ru/zvezda/2003/5/dobuzh.html.

Запорожец О., Лавринец Е. Потеряться, чтобы увидеть: опыты фото- графического восприятия города // Визуальная антропология: новые взгля- дынасоциальнуюреальность/ Подред. Е. Ярской-Смирновой, П. Романова, В. Круткина. Саратов: Научнаякнига, 2007. С. 61-78.

Калита С.П. Теория и история экскурсионного дела в России: Учеб- ное пособие. Тула: Изд-во Тул. ун-та, 2004.

Каменский А.Б. Основание Петербурга: приключения одного мифа // Вестникистории, литературы, искусства. Вып. 2. М.: Собрание, 2006. С. 70-79.

Линч К. Образ города М.: Стройиздат, 1982.

Лахманн Р. Город-фантазм: Образы Петербурга и Рима в творчестве Гоголя // Существует ли Петербургский текст? СПб.: Издательство СПбГУ, 2005. C. 205-234.

Муратов А. Б. Действительно ли существует «Петербургский текст»? // Существует ли Петербургский текст? СПб.: Издательство СПбГУ, 2005.

С. 12-26.

Осповат А. Л., Тименчик Р. Д. «Печальну повесть сохранить…»: Об авторе ичитателях «Медного всадника». М.: Книга, 1985.

Рахматуллин Р. Две Москвы, или Метафизика столицы. М.: АСТ / Астрель, 2008.

Степанов Б.Е. Навстречу прошлому: экскурсионная практика и фи- лософия памяти в творчестве И. М. Гревса и Н. П. Анциферова // Отече-

ственные записки. 2008. № 43. C. 311-339.

ФилипповА.Ф. СоциологияпространстваСПб.: ВладимирДаль, 2008.

Highmore B. Cityscapes: Cultural Readings in the Material and Symbolic City. London: Palgrave Macmillan, 2005.

Stevenson D. Cities and urban cultures. Berkshire: МcGrawHill Education, 2003.

120