новая папка / Данте Алигьери_Божественная комедия_ХЛ-1974_Ад
.pdf
141
61 Мы гребнем взяли путь; еще тяжеле, Обрывистый, крутой, в обломках скал, Он был, чем тот, каким мы шли доселе.
64 Чтоб скрыть усталость, я не умолкал; Вдруг голос из расселины раздался, Который даже не как речь звучал.
67 Слов я понять не мог, хотя взобрался На горб моста, изогнутого там; Но говоривший как бы удалялся.
70 Я наклонился, но живым глазам Достигнуть дна мешала тьма густая; И я: «Учитель, сделай так, чтоб нам
73 Сойти на вал, и станем возле края; Я слушаю, но смысла не пойму, И ничего не вижу, взор склоняя».
76 И он: «Мой отклик слову твоему – Свершить; когда желанье справедливо, То надо молча следовать ему».
79 Мы с моста вниз сошли неторопливо, Где он с восьмым смыкается кольцом, И тут весь ров открылся мне с обрыва.
82 И я внутри увидел страшный ком Змей, и так много разных было видно, Что стынет кровь, чуть вспомяну о нем.
85 Ливийской степи было бы завидно: Пусть кенхр, и амфисбена, и фарей Плодятся в ней, и якул, и ехидна, –
88 Там нет ни стольких гадов, ни лютей, Хотя бы все владенья эфиопа И берег Чермных вод прибавить к ней.
91 Средь этого чудовищного скопа Нагой народ, мечась, ни уголка Не ждал, чтоб скрыться, ни гелиотропа.
142
94 Скрутив им руки за спиной, бока Хвостом и головой пронзали змеи, Чтоб спереди связать концы клубка.
97 Вдруг к одному, – он был нам всех виднее, – Метнулся змей и впился, как копье, В то место, где сращенье плеч и шеи.
100 Быстрей, чем I начертишь или О,
Он вспыхнул, и сгорел, и в пепел свился, И тело, рухнув, утерял свое.
103 Когда он так упал и развалился, Прах вновь сомкнулся воедино сам И в прежнее обличье возвратился.
106 Так ведомо великим мудрецам, Что гибнет Феникс, чтоб восстать, как новый, Когда подходит к пятистам годам.
109 Не травы – корм его, не сок плодовый, Но ладанные слезы и амом, А нард и мирра – смертные покровы.
112 Как тот, кто падает, к земле влеком, Он сам не знает – демонскою силой Иль запруженьем, властным над умом,
115 И, встав, кругом обводит взгляд застылый, Еще в себя от муки не придя, И вздох, взирая, издает унылый, –
118 Таков был грешник, вставший погодя.
О божья мощь, сколь праведный ты мститель, Когда вот так сражаешь, не щадя!
121 Кто он такой, его спросил учитель. И тот: «Я из Тосканы в этот лог Недавно сверзился. Я был любитель
124 Жить по-скотски, а по-людски не мог, Да мулом был и впрямь; я – Ванни Фуччи,
143
Зверь, из Пистойи, лучшей из берлог».
127 И я вождю: «Пусть подождет у кручи; Спроси, за что он спихнут в этот ров; Ведь он же был кровавый и кипучий».
130 Тот, услыхав и отвечать готов, Свое лицо и дух ко мне направил И от дурного срама стал багров.
133 «Гораздо мне больнее, – он добавил, – Что ты меня в такой беде застал, Чем было в миг, когда я жизнь оставил.
136 Я исполняю то, что ты желал: Я так глубоко брошен в яму эту За то, что утварь в ризнице украл.
139 Тогда другой был привлечен к ответу. Но чтобы ты свиданию со мной Не радовался, если выйдешь к свету,
142 То слушай весть и шире слух открой: Сперва в Пистойе сила Черных сгинет, Потом Фьоренца обновит свой строй.
145 Марс от долины Магры пар надвинет, Повитый мглою облачных пелен, И на поля Пиценские низринет,
148 И будет бой жесток и разъярен; Но он туман размечет своевольно, И каждый Белый будет сокрушен.
151 Я так сказал, чтоб ты терзался больно!»
144
Песнь двадцать пятая
По окончаньи речи, вскинув руки И выпятив два кукиша, злодей
Воскликнул так: «На, боже, обе штуки!»
4 С тех самых пор и стал я другом змей: Одна из них ему гортань обвила, Как будто говоря: «Молчи, не смей!»,
7 Другая – руки, и кругом скрутила, Так туго затянув клубок узла, Что всякая из них исчезла сила.
10 Сгори, Пистойя, истребись дотла! Такой, как ты, существовать не надо! Ты свой же корень в скверне превзошла!
13 Мне ни в одном из темных кругов Ада Строптивей богу дух не представал, Ни тот, кто в Фивах пал с вершины града.
16 Он, не сказав ни слова, побежал; И видел я, как следом осерчало
Скакал кентавр, крича: «Где, где бахвал?»
19 Так много змей в Маремме не бывало, Сколькими круп его был оплетен Дотуда, где наш облик брал начало.
22 А над затылком нависал дракон, Ему налегший на плечи, крылатый, Которым каждый встречный опален.
25 «Ты видишь Кака, – мне сказал вожатый. – Немало крови от него лилось, Где Авентин вознес крутые скаты.
145
28 Он с братьями теперь шагает врозь За то, что обобрал не без оглядки Большое стадо, что вблизи паслось.
31 Но не дал Геркулес ему повадки И палицей отстукал до ста раз,
Хоть тот был мертв на первом же десятке».
34 Пока о проскакавшем шел рассказ, Три духа собрались внизу; едва ли Заметил бы их кто-нибудь из нас,
37 Вождь или я, но снизу закричали: «Вы кто?» Тогда наш разговор затих, И мы пришедших молча озирали.
40 Я их не знал; но тут один из них Спросил, и я по этому вопросу Догадываться мог об остальных:
43 «А что же Чанфа не пришел к утесу?» И я, чтоб вождь прислушался к нему, От подбородка палец поднял к носу.
46 Не диво, если слову моему, Читатель, ты поверишь неохотно: Мне, видевшему, чудно самому.
49 Едва я оглянул их мимолетно, Взметнулся шестиногий змей, внаскок Облапил одного и стиснул плотно.
52 Зажав ему бока меж средних ног, Передними он в плечи уцепился И вгрызся духу в каждую из щек;
55 А задними за ляжки ухватился И между них ему просунул хвост,
Который кверху вдоль спины извился.
58 Плющ, дереву опутав мощный рост, Не так его глушит, как зверь висячий
146
Чужое тело обмотал взахлест.
61 И оба слиплись, точно воск горячий, И смешиваться начал цвет их тел, Окрашенных теперь уже иначе,
64 Как если бы бумажный лист горел И бурый цвет распространялся в зное, Еще не черен и уже не бел.
67 «Увы, Аньель, да что с тобой такое? – Кричали, глядя, остальные два. – Смотри, уже ты ни один, ни двое».
70 Меж тем единой стала голова, И смесь двух лиц явилась перед нами, Где прежние мерещились едва.
73 Четыре отрасли – двумя руками, А бедра, ноги, и живот, и грудь Невиданными сделались частями.
76 Все бывшее в одну смесилось муть; И жуткий образ медленной походкой, Ничто и двое, продолжал свой путь.
79 Как ящерица под широкой плеткой Палящих дней, меняя тын, мелькнет Через дорогу молнией короткой,
82 Так, двум другим кидаясь на живот, Мелькнул змееныш лютый, желто-черный, Как шарик перца; и туда, где плод
85 Еще в утробе влагой жизнетворной Питается, ужалил одного; Потом скользнул к его ногам, проворный.
88 Пронзенный не промолвил ничего И лишь зевнул, как бы от сна совея Иль словно лихорадило его.
91 Змей смотрит на него, а он – на змея;
147
Тот – язвой, этот – ртом пускают дым, И дым смыкает гада и злодея.
94 Лукан да смолкнет там, где назван им Злосчастливый Сабелл или Насидий, И да внимает замыслам моим.
97 Пусть Кадма с Аретузой пел Овидий И этого – змеей, а ту – ручьем Измыслил обратить, – я не в обиде:
100 Два естества, вот так, к лицу лицом, Друг в друга он не претворял телесно, Заставив их меняться веществом.
103 У этих превращенье шло совместно: Змееныш хвост, как вилку, расколол, А раненый стопы содвинул тесно.
106 Он голени и бедра плотно свел, И, самый след сращенья уничтожа,
Они сомкнулись в нераздельный ствол.
109 У змея вилка делалась похожа На гибнущее там, и здесь мягка, А там корява становилась кожа.
112 Суставы рук вошли до кулака Под мышки, между тем как удлинялись Коротенькие лапки у зверька.
115 Две задние конечности смотались В тот член, который человек таит, А у бедняги два образовались.
118 Покамест дымом каждый был повит И новым цветом начал облекаться, Тут – облысев, там – волосом покрыт, –
121 Один успел упасть, другой – подняться, Но луч бесчестных глаз был так же прям, И в нем их морды начали меняться.
148
124 Стоявший растянул лицо к вискам, И то, что лишнего туда наплыло, Пошло от щек на вещество ушам.
127 А то, что не сползло назад, застыло Комком, откуда ноздри отросли И вздулись губы, сколько надо было.
130 Лежавший рыло вытянул в пыли, А уши, убывая еле зримо, Как рожки у улитки, внутрь ушли.
133 Язык, когда-то росший неделимо И бойкий, треснул надвое, а тот, Двойной, стянулся, – и не стало дыма.
136 Душа в обличье гадины ползет И с шипом удаляется в лощину, А тот вдогонку, говоря, плюет.
139 Он, повернув к ней новенькую спину, Сказал другому: «Пусть теперь ничком, Как я, Буозо оползет долину».
142 Так, видел я, менялась естеством Седьмая свалка; и притом так странно, Что я, быть может, прегрешил пером.
145 Хотя уж видеть начали туманно Мои глаза и самый дух блуждал, Те не могли укрыться столь нежданно,
148 Чтоб я хромого Пуччо не узнал; Из всех троих он был один нетронут
С тех пор, как подошел к подножью скал;
151 Другой был тот, по ком в Гавилле стонут.
149
Песнь двадцать шестая
Гордись, Фьоренца, долей величавой! Ты над землей и морем бьешь крылом, И самый Ад твоей наполнен славой!
4 Я пять таких в собранье воровском Нашел сограждан, что могу стыдиться, Да и тебе немного чести в том.
7 Но если нам под утро правда снится, Ты ощутишь в один из близких дней, К чему и Прато, как и все, стремится;
10 Поэтому – тем лучше, чем скорей; Раз быть должно, так пусть бы миновало! С теченьем лет мне будет тяжелей.
13 По выступам, которые сначала Вели нас вниз, поднялся спутник мой, И я, влекомый им, взошел устало;
16 И дальше, одинокою тропой Меж трещин и камней хребта крутого, Нога не шла, не подсобясь рукой.
19 Тогда страдал я и страдаю снова, Когда припомню то, что я видал; И взнуздываю ум сильней былого,
22 Чтоб он без добрых правил не блуждал, И то, что мне дала звезда благая Иль кто-то лучший, сам я не попрал.
25 Как селянин, на холме отдыхая, – Когда сокроет ненадолго взгляд Тот, кем страна озарена земная,
150